После праздника

Ей было, верно, лет семнадцать. Плотная, широкая, но с совершенно детским лицом, без тени румянца, бело-белым. Казалось, она должна робеть, но потому, как усаживалась, располагалась на заднем сиденье со своими авоськами, ясно стало: способ такой передвижения ей привычен, опробован, она, вероятно, регулярно прибегает к нему.

Что и подтвердилось. Училась в городе, в техникуме, а на выходные ездила к родителям в деревню. «Я покажу, где поворот. Там сойду».

Не болтала и не отмалчивалась. Спокойно держалась, с некоторой даже как бы сонливостью. А во взгляде блекло-голубых в незаметных ресницах глаз, в движении маленького бледного рта — простодушие, как Лена про себя определила, абсолютно какое-то негородское. И как не боится при полном безлюдье, в сумерках, садиться в первый попавшийся автомобиль? Бесстрашие, наверно, от неискушенности, а ведь мало ли что может быть…

Лена вдруг представила трехлетнюю их Дашку, оставленную в данный момент на попечение бабушек, представила семнадцатилетней и вот так же стоящей у обочины — и резко, точно ее обожгло, обернулась назад к попутчице:

— А что, никакой автобус не ходит? Или, скажем, электричка? — произнесла невольно с тем раздражением, что родители обрушивают на своих детей из-за избытка любви. Но тут же мысленно себя ругнула: что она в самом деле разволновалась, как курица, и тоже нашла себе цыпленка… На заднем сиденье «Жигулей» сидела деваха, крупнее ее, Лены, раза в два, с широким бледно-мучнистым лицом, в чьих глазах не отражалось ничего, ни чувств, ни мыслей. Но не успела Лена это свое впечатление обдумать, как деваха, прижав короткопалую ладошку к губам, прыснула и даже пригнулась от одолевшего ее внезапно веселья:

— Ой, да что вы! Если на электричке, так это мне  г о д  ехать, — взвизгнула, передохнула. — И  г о д  пёхом идти.

Лена осталась сидеть полуобернувшись, справляясь с не поддающимся почему-то мгновенному усвоению впечатлением. На девахе было красное с цигейковым воротником пальто, то ли ей тесное, то ли, наоборот, чересчур просторное, но, так или иначе, громоздкое, неуклюжее, и неуклюжее, пожалуй, на любом, кто бы его ни надел. Покупалось оно скорей всего в городе, откуда деваха ехала, где только что побывали Лена с Володей, знаменитом своим древним Кремлем.

«А ей, деревенской, город этот видится каков?» — спросила самое себя Лена, увлекаемая снова другой уже мыслью: в авоське у девахи плотно, брусками, был сложен хлеб. Себе, скотине? Издалека приходится везти? Спросить не успела.

— Вот здесь, — попутчица их вперед наклонилась. — Остановитесь. Сойду я. Спасибочки.

«Здесь» — куда она показала, направо от дороги, — ни Володя, ни Лена ничего не увидели. Полная непроглядь. Если и была какая-то тропка, то сумерки, еще сгустившиеся, ее съели. Муж и жена мельком взглянули друг на друга и снова, что являлось в их жизни редкостью, один другого угадали, поняли.

— А далеко? — тихо, точно еще проверяя, спросил Володя.

— Близко! — собрав уже свои авоськи, вылезая, отозвалась деваха. Бодро и вместе с тем с какой-то вроде нетерпеливостью, словно они задерживали ее, а она спешила, рвалась к  д о м у.

— Садись, — сказал Володя и включил зажигание.

Она не поняла. Первый раз опасливо на них посмотрела.

— Садись, говорю. Если близко, так на машине будет еще ближе.

Она не двигалась. Колебалась, напряженно размышляла о чем-то. Не доверяла, вычисляла что-то? Лицо у нее стало строгое, повзрослевшее разом.

— Так ведь вам не по пути, сворачивать… Да и там бездорожье.

— Садись, — вступила Лена, сообразив, что женский голос сейчас действенней. — Куда ты одна в темноту…

— Так я всегда так, — пробормотала, залезая, снова располагаясь со своими авоськами.

И вдруг повеселела, затараторила:

— Я скажу, куда сворачивать, когда… Не так уж и далеко в общем. На машине-то будет с полчаса. Тут проезжают. На легковых, правда, редко. Но снег пока плотный, вот весной…

Муж и жена лица ее не видели, но Лена подумала, что, вероятно, сейчас у девахи разгорелись глаза и, может, даже румянец выступил: она радуется, как дети, именно непредвиденному, нечаянному, что вот едет-едет! — там, где привыкла ходить пешком.

Перемена произошла в ней сразу, как только они свернули. До того шло, она полагала, верно, по-обыкновенному, как ей часто случалось: подвозили по пути. А тут — ради нее, специально — свернули. Она, прежде сидевшая в застылости, громоздким кулем, теперь вертелась, ерзала, прилипала к боковому стеклу, изводясь беспокойством: не застрянут ли? Не подведет ли она тех, кто с ней вот так, по-доброму. Беспокоилась, вообще говоря, не зря: ехать делалось все трудней.

И таки они застряли. Но, к счастью, у самой деревни. Было уже темно.

— Ой, да как же… может, хоть чаю… — девахины родственники обступили машину, вызволенную общими усилиями.

— А, может, приедете еще, — отец девахин предложил. — Мы бы баньку истопили…

— Приедем, а что, почему бы нет? — Володя пообещал. — Да хоть в это воскресенье…

Они торопились. В доме отдыха их ужин ждал.