После праздника

В воскресные дни мама омлет готовила вместо обычной овсянки. И у них это считался пир! Кулинарными ухищрениями мама их не баловала. И если уж от всегдашних сосисок мутилось в душе, той же мамой предлагался кутеж, особенно радостный, что без повода: они обедали в ресторане.

— Не часто, — поспешил Митя добавить, учуяв нечто в выражении Таткиного лица. Они уже много друг другу поведали о своем прошлом, о привычках, свойствах своих домашних, Митя неплохо уже представлял родителей Татки, ее младшего брата, ну и, естественно, казалось, что он делится с ней и своим.

И вдруг Татка ощетинилась.

— И что же, — спросила едко, — как у вас с язвой-то, еще не обзавелись? Это, знаешь ли, неизбежно при таком существовании всухомятку.

— Да нет, — Митя промямлил, — мама суп готовит, правда, не всегда… Но папа в институте обедает, у них там буфет хороший, я тоже…

— Ты тоже? — перебила она еще ядовитее. — Я видела, вижу… А кто у вас стирает, тоже вы с папой? — Помолчала, не услышав ответ. — Я ничего не хочу сказать, но вся эта женская ученость, как показывает опыт, боком встает семье.

— Чей опыт? Чей опыт, говоришь, показывает? — улыбнулся Митя.

— Не придирайся! — Татка выкрикнула. — Но неужели, сам подумай, что-то одно должно непременно осуществляться в ущерб другому? И это простительно? И то можно не уметь, и это, а кто — неважно кто — жертвовал, жертвует…

— Ты о чем? — туповато поинтересовался Митя.

— Да ладно уж! — Татка обрубила, досадливо отмахнувшись от него, умолкла, стараясь, видно, успокоиться. Обернулась снова к Мите: — А ты вот что скажи, скажи честно… ну, в общем, я не дура?

— Ну что ты! — он воскликнул сконфуженно.

— Да-а, — она протянула, — по-моему, тоже нет. И учусь неплохо. Вроде бы даже с тобой на равных, правда? — И не давая ответить ему: — Но кое в чем тебе за мной не угнаться, ты и не захочешь, да и, пожалуй, не надо. А впрочем, если очень будешь настаивать, я научу тебя готовить восьмислойный торт из взбитых яиц и творога. Проще простого, часа три, не больше, на подготовку уйдет, умеючи. Или фаршированную индейку, а? Моя мама рецепт получила от своей подруги и переписала в тетрадь. У моей мамы этих тетрадей — несколько томов. Можно сказать, собрание сочинений, слышишь? М о я  м а м а  у м е е т  д е л а т ь  в с е!

Вот тут-то Татка от него отодвинулась. Митя сидел поникший, привалясь локтем на свой тяжеленный портфель, глядя на проходящих мимо веселых весенних москвичей, но видя только Татку, ее смазанный профиль, глаз темный, подозрительный, — и недоумевал, сердился на себя. Но чем он мог ее обидеть?

А Татка тоже переживала ссору и вместе с тем мириться не хотела, не могла. Хотя знала, что стоит ей повернуться, молча улыбнуться Мите… Но она сидела насупленная, взволнованная не очень даже себе самой понятным волнением: она готовилась невзлюбить будущую свою свекровь…

На седьмом этаже, прямо над квартирой Рогачевых, жили Кузнецовы. Света Кузнецова, биолог, кандидат и без пяти минут доктор наук, только свободное время выдавалось, мчалась к Валентине, и вдвоем они могли просидеть в тесной кухоньке хоть до утра.

Света была маленькая, кудрявенькая, с точеными ручками и ножками тридцать пятого размера. Рост, стать Валентины Рогачевой представлялись ей неотразимо привлекательными, и походку, и манеры, и смех своей приятельницы Света находила неподражаемыми. А когда Валентина примеряла какую-то обнову, она так себя в зеркало оглядывала, с таким победительным, царственным видом, и так умела подбочениться, обернуться через плечо, вскинув голову, развернув плечи, что Света обмирала от восхищения.

А главное, Света поражалась всегдашнему отличному настроению Валентины, а также ее какому-то особенному бесстрашию, житейской сноровке.

Валентина никогда ни перед кем, ни перед чем не робела. Пересекли они как-то улицу в запретном месте, подлетел к ним рассерженный милиционер, Света струсила, но Валентина, улыбаясь вовсе не нахально и все же без любезной начальственным сердцам покаянности, умудрилась-таки молодого сержанта в их безвинности убедить, после чего расстались они с ним без всякого для себя ущерба и даже дружески. А другой раз на Арбате Валентина беседовала с пожилой парой англичан, объясняя им, как потом выяснилось, дорогу к Музею имени Пушкина, и улыбалась, и вроде бы шутила, пока Света ее в сторонке ждала с круглыми от удивления глазами, точно зная, что подружка на английском языке ни слова не могла вымолвить. «И что? Подумаешь! — Валентина усмехнулась, заметив Светино недоумение. — Зазубрить что-то каждый может, а находчивость — божий дар. — И тут же коснулась ласково плеча Светы: — Ну что же делать? Ты же видела, у них такой был обалделый вид, хоть как-то помочь ведь хотелось… И, по-моему, они даже не поняли, что я с ними не по-английски говорю!» — закончила, хохоча.