После развода. Вернуть жену

Во все глаза смотрю на Демида, гладя по спинке сына. Мужчина кладет трубку и его голова опускается вниз. Он изучает пол и только сжимает и разжимает кулаки, будто пытается собраться с духом.

Трясущейся рукой обхватываю горло, мне будто перекрыли доступ кислорода, изнутри рвутся вопросы, но на самом деле я не произношу ни одного слова. Не в состоянии сказать ничего. Онемела от ужаса.

— Едем в больницу, — наконец, доносится глухой голос Демида. — Соне стало хуже. Мы нужны — оба.

Няня споро подхватывает ребенка, сразу же сообразив, что делать. Какое счастье, что она всегда готова помочь, всегда рядом — не приходящий наемный работник, а человек, который живет вместе с нами и которому я могу доверить сына.

— Я за ним присмотрю, спокойно езжайте, — бормочет она, но никто ее не слушает.

Мы с Демидом уже захвачены общей тревогой и мыслями не здесь.

Чтобы одеться и собраться, мне требуется буквально несколько минут. Я как будто подспудно всегда ждала того момента, когда придется сорваться с места и быстро поехать в больницу. Боялась, что он наступит, и не была настолько оптимистичной, чтобы верить в полное и быстрое исцеление Сони.

Дальше все происходит как в тумане. Если меня спросить, что конкретно происходило и что мне говорили, не смогу ответить четко. Демид едет в больницу на всех парах, арендованная машина несется на огромной скорости, а он рьяно жмет на газ и чертыхается на каждом светофоре, проклиная правила дорожного движения, других водителей и всех врачей, вместе взятых. А еще мир, в котором невинные дети болеют смертельными болезнями.

Я молчу, не зная, что сказать, а в кабинете врача неосознанно вцепляюсь в локоть Демида, когда нам рассказывают о том, что организм Сони не принимает введенный препарат.

— Мы попробуем его аналог, но он более дорогой, его сложно достать, а нужно торопиться, — размеренно объясняет доктор Голден, и ее спокойствие ничуть не утешает.

Слова вбиваются в голову, как большие железные гвозди. Проникают прямо в мозг.

— Цена значения не имеет, — крепко стиснув челюсти, цедит сквозь зубы Демид. — Скажите, сколько требуется, я перечислю сразу же.

Пока они обговаривают формальности, я не выпускаю предплечье бывшего мужа из своей руки. Мы сидим рядом, на разных стульях, но я пододвинула свой ближе. И кажется, что будто удерживаю его от того, чтобы не набросился на женщину, которая просто выполняет свою работу.

Чувствую, что в Демиде бурлит злость. Доктор не виновата, что Соне хуже, что ее организм не справляется, но тем не менее отцовский инстинкт требует поквитаться хоть с кем-то за боль своего ребенка, наказать, заставить страдать. Таким, в гневе, напряженным, диким зверем я уже видела его, испытала на себе его грозный нрав.

— Я хочу ее увидеть, — заявляет он, как только нужные бумаги заполнены и подписи поставлены.

Доктор Голден кивает и открывает двери кабинета для нас. Куда идти, мы уже знаем, и, пройдя нужную санобработку, надев халаты, маски и шапочки, осторожно ступаем в палату Сони. Приглушенный свет отливает голубым, на этом фоне мертвенно-бледное лицо нашей дочери просто-напросто сливается с цветом постельного белья.

Соня лежит под капельницей, на спине, глаза закрыты, она укутана одеялом. Совсем не шевелится. В этом освещении даже губы у нее как будто синие, и от этой картины я мелко дрожу и на подгибающихся ногах, едва соображая, подхожу к кровати.

Моя булочка так слаба, что чуть-чуть сжимает мои пальцы, когда я осторожно беру ее за руку. Грудь слегка приподнимается, когда она, видя нас, пытается подняться, но Демид не дает, тихо уговаривая ее лечь обратно.

— Вы пришли, — шепчет, еле-еле шевеля губами.

Мы не слышим эти слова в полной мере, а угадываем их.

— Поспи, мы никуда не уйдем, — обещает Демид, и я снова оказываюсь рядом, совсем забыв о прошлом, обо всем, что не касается Сони и ее лечения.

Важна лишь она.

Демид сидит на стуле возле кровати дочки. А я, встав рядом, ощущаю, как он обнимает меня за бедра, обхватывает их и притягивает меня к себе. В этом стальном захвате нет ничего, кроме желания получить простую человеческую поддержку. Я робко кладу руку на голову бывшего мужа и пальцами глажу его волосы, перебиваю шелковистые пряди. Неосознанно, просто успокаиваю его. Вместе смотрим на спящую дочку, молча страдаем и пытаемся таким отчаянным объятием спасти друг друга от боли.

Демид утыкается лицом мне в живот, сгребает меня в охапку, и я слышу глухие короткие звуки, отдающиеся вибрацией по телу. Страдания Громова разрывают мне сердце, вид дочки на белой постели заставляет меня саму выть глубоко в душе, сжав зубы до боли в скулах, стиснув руки на голове Демида. Плакать навзрыд я не могу. Нельзя шуметь, нельзя будить и пугать малышку. Прижимаю Громова к себе и позволяю ему изливать свою боль.

Минута, две, десять…