После смерча

Косяк очень обрадовался, когда увидел, в каких условиях живут Надя и ее родители. Более подходя­щих условий, где он, наладив относительно обеспечен­ную жизнь для Нади, сможет почувствовать себя хо­зяином положения, пожалуй, и не сыщешь. И никуда она не денется. Оденет ее, как королеву, и она будет украшать его жизнь. А средств у Косяка на это хва­тит. Он в партизаны не пошел, сидел тихо и спокойно, даже бородку себе отпустил. Пусть попробует кто ска­зать, что он не чистейшей души человек, что он, как и все, не ждал освобождения. Его даже теперь прове­ряли, но никто ничего дурного о нем не сказал.

У него и огород, и дом, и скотина — все уцелело. Когда наши турнули немцев, те промчались мимо де­ревни на такой скорости, что Косяк их даже и рас­смотреть не успел. Теперь ему только и жить. Женит­ся, и сразу горисполком квартиру даст. Ему уже обе­щали.

Вот только одна заноза сверлит мозг, бередит душу Косяку — это жена бывшего начальника полиции. Его, собаку, партизаны казнили, а ее не тронули. Она, ко­нечно, ничего плохого никому не сделала, но все-таки лучше, если бы и ее прибрали. Ведь она, единственная, знает, что Косяк помогал начальнику полиции. И де­нег у них, врагов лютых, хватанул тогда немало.

Мать Нади рассказывала о жизни во время войны, а Косяк неотступно думал о своем. Наконец он вы­сказал мнение о предстоящей женитьбе:

— Надя, наверное, думает, что я буду к ней отно­ситься иначе, чем Роман. Она просто привыкла к не­му. И поймите меня правильно и Наде объясните, что Роман ничем свою любовь подкрепить не может. Од­ними поцелуями семейную жизнь не наладишь.

Надя сидела, сидела у соседки и не выдержала. Ти­хо вошла и прошмыгнула между матерью и Косяком за ширму. А Косяк продолжал:

— Материальная основа — венец всему, как от­дельной семье в частности, так и обществу в целом. Нет материальной основы, нет и государства, а не только семьи. Материальная основа — это базис, а любовь — надстройка.

Надина мать хоть и не все слова понимала, но суть, смысл ухватила и потому согласно кивала голо­вой. Косяк замолчал, прислушиваясь к тому, что про­исходит за ширмой. Неужели Надя не выйдет, не по­говорит с ним? Правда, уже двенадцать часов ночи, она уже спать легла. Вот и пружины кровати заскри­пели. Косяк встал со стула, прошел за ширму и упал на колени возле кровати. Из передней сквозь ширму тускло сочился свет. Вера спала с краю кровати, поло­жив поверх одеяла оголенную руку. Косяку показа­лось, что это Надя, и он, схватив руку Веры, стал ли­хорадочно целовать ее.

— Надя, я прошу твою ручку...

— Кто это, что такое? — вырвала руку Вера.

Надя, прикрывая грудь одеялом, села на кровати.

— Мама, проводи этого человека и ложись спать.

— Прошу извинить меня, хорошо, хорошо, я уйду.— Косяк отскочил от кровати.— До свидания...

Ответила ему только мать.

В эту ночь Надя долго не могла уснуть. Неужели и вправду можно привыкнуть к человеку, который те­бе безразличен, даже внешность которого противна тебе? Но ведь многие выходят замуж за некрасивых и нелюбимых, а потом, говорят, вроде неплохо живут с ними. Надя даже попыталась расспросить у Веры, что та чувствовала, когда Косяк поцеловал ей руку выше локтя. Но та ничего не ответила, только пробубнила, чтобы спать ей не мешала. Но Надя проявила настой­чивость, и Вера сказала:

— Ничего, смерть страшней. Ради того, чтобы Миша в живых остался, я бы за другого замуж вышла. Вот и ты выходи за Косяка, всем легче жить станет.

Надя умолкла, задумалась.

XV

В кубрике, так назывались комнатки в интернате мореходки, жило четверо парней. Наверное, никто из них не ждал с таким нетерпением писем, как Роман. Когда получал письма из дому, никогда не задумы­вался, насколько вовремя они поступают, а вот от На­ди — буквально подсчитывал дни и часы. Раньше письма шли регулярно, а в последнее время стали при ходить лишь изредка.

Обычно в таких случаях он внимательно перечиты­вал последнее письмо, чтобы уловить ее мысли, кото­рыми она будет жить до следующей письменной встре­чи. Вот и теперь, лежа на кровати, он перечитывал два ее последних письма. Вошел товарищ по кубрику, под­нял вверх руку и торжественно произнес:

— Командир, танцуй, тебе письмо!

— Давай, браток, побыстрей, я так ждал его!