После «Структуры научных революций»

Мне трудно понять, что означают эти замечания, поскольку в этой области, я считаю, между нами нет расхождений. Если он имеет в виду, что обобщения, образующие общепризнанные теории в социологии и психологии (и истории?), дают непрочную основу для философии науки, то с этим я бы согласился. Я опираюсь на них не больше, чем он сам. С другой стороны, если он подвергает сомнению значение, которое для философии науки имеет материал, собранный историками и социологами, тогда я не знаю, как понимать его собственные работы.

Его сочинения наполнены примерами из истории и обобщениями о поведении ученых. Некоторые из них я рассматривал в одной из своих статей. Он писал на исторические темы и цитировал эти статьи в своих главных философских работах. Неизменный интерес к проблемам истории и искренняя увлеченность оригинальными историческими исследованиями отличают его учеников от членов всех других школ в философии науки. С этой точки зрения меня самого можно назвать попперианцем.

Сомнения иного рода высказывает Джон Уоткинс. Ранее он писал, что «методология… занимается наукой в ее лучших образцах или такой наукой, какой она должна быть, а не отсталыми науками» [95] . С этим, при более точной формулировке, я согласен. Далее он утверждал, что моя нормальная наука – это просто плохая наука, и спрашивал, почему меня так «интересует низкопробная нормальная наука» (с. 31).

Что касается нормальной науки, я пока отложу свой ответ (до того момента, когда попытаюсь объяснить, почему Уоткинс столь чудовищно извращает мою позицию). Однако Уоткинс задает более общий вопрос, который тесно связан с тем, что говорит Фейерабенд. Оба допускают, что ученые ведут себя так, как я описал (ниже я рассмотрю их характеристику этого допущения). Но почему, спрашивают они затем, философ или методолог должен серьезно относиться к этому факту? В конце концов, его интересует не подробное описание науки, а обнаружение существенных черт научной деятельности, то есть рациональная реконструкция науки. По какому праву и на основании каких критериев наблюдатель-историк или наблюдатель-социолог рекомендует философу, какие факты научной жизни он должен включить в свою реконструкцию, а какие может игнорировать?

Во избежание пространных экскурсов в философию истории и социологии я ограничусь рассказом о личном опыте. Как и философов науки, меня интересуют рациональные реконструкции и обнаружение существенных черт научной деятельности. Я так же стремлюсь понять науку, причины ее особой эффективности, когнитивный статус ее теорий. Однако в отличие от большинства философов науки я начинал как историк науки, тщательно изучая факты научной жизни. И обнаружил, что в своем поведении ученые, даже самые великие, постоянно нарушали признанные методологические каноны. И я спросил себя: почему же эти нарушения никак не сказались на успешном развитии науки?

Когда позже я открыл, что изменение точки зрения на природу науки преобразует то, что ранее казалось ошибочным поведением ученых, в существенную часть объяснения успехов науки, это открытие укрепило мое доверие к новому объяснению. Следовательно, если я выделяю какие-то аспекты поведения ученых, то делаю это не потому, что они встречаются или даже встречаются часто, а потому, что они согласуются с теорией научного познания. Поэтому мое доверие к этой теории обусловлено ее способностью придать важный смысл многим фактам, которые в прежних концепциях рассматривались либо как отклонения, либо как нечто несущественное.

Читатель может заметить круг в моих рассуждениях. Однако это не порочный круг, и его наличие не является специфической чертой моих воззрений, ибо он присутствует и в концепциях моих критиков. Здесь мое поведение ничем не выделяется.

Указание на то, что мои критерии отличия существенных элементов наблюдаемого поведения ученых от несущественных являются в значительной мере теоретическими, дает ответ также на то, что Фейерабенд назвал двусмысленностью моей конструкции.

Следует ли рассматривать замечания Куна относительно развития науки, спрашивает он, как описания или как предписания [96] ? Конечно, их следует истолковывать сразу в обоих смыслах. Если у меня есть теория о том, как работает наука, то из нее следуют рекомендации, как должны действовать ученые, чтобы их исследования были успешными.

Структура моего рассуждения проста и не содержит ничего необычного: ученые действуют так-то и так; эти способы действия выполняют (и здесь включается теория) такие-то существенные функции; поскольку нет альтернативных способов, выполняющих те же самые функции, ученые обязаны действовать именно так, если хотят внести вклад в развитие познания.