После «Структуры научных революций»

Будь такая возможность обычным делом, не существовало бы весьма специфических затруднений, связанных с вхождением в чей-то каркас для его оценки. Но мой критик пытается войти в мой каркас, предполагая, что изменения каркаса, теории, языка или парадигмы ставят более глубокие проблемы и для принципов, и для практики, чем отмечено в приведенных цитатах. Это не просто проблемы обычного дискурса, и их нельзя разрешить с помощью обычных средств. Будь они таковы или если бы изменения каркаса были нормальными, происходящими по нашей воле и в какой угодно момент, то их нельзя было бы сравнивать с теми «столкновениями культур, которые служили стимулом некоторых величайших интеллектуальных революций» (с. 535). Сама возможность такого сравнения свидетельствует об их величайшей важности.

В таком случае интересной особенностью данной книги является то, что она дает пример небольшого культурного столкновения, а также трудностей коммуникации, характерных для таких столкновений, и лингвистических средств, используемых для преодоления этих трудностей. Рассматриваемая в качестве такого примера, эта книга может быть предметом изучения и анализа и должна предоставить нам конкретную информацию о том типе развития, о котором мы пока очень мало знаем.

Мне кажется, повторяющиеся неудачи авторов книги найти точки соприкосновения при обсуждении интеллектуальных вопросов придадут ей большой интерес в глазах некоторых читателей. Однако я слишком глубоко погружен в дискуссию, поэтому не смогу здесь анализировать причины нарушения коммуникации. Вместо этого я буду говорить главным образом о тех пунктах, на которых сосредоточено внимание моих критиков, хотя продолжаю оставаться в убеждении, что огонь критики часто направлен в ошибочном направлении и только отвлекает внимание от более глубоких расхождений между позициями сэра Карла и моей.

Критические замечания, за исключением высказанного мисс Мастерман в интересной статье, распадаются на три взаимосвязанные группы, каждая из них иллюстрирует то, что я назвал нарушением коммуникации. Первая связана с очевидным различием методов нашего подхода: логика против истории и социальной психологии, нормативизм против дескриптивизма. Как я попытаюсь показать, это создает дополнительные расхождения между авторами книги.

В отличие от представителей еще недавно господствовавшего направления в философии науки все мы при разработке наших идей опираемся на изучение истории науки и ее современного состояния. Кроме того, в наших воззрениях тесно переплетены нормативный и дескриптивный аспекты. Пусть мы можем расходиться в наших стандартах и, безусловно, расходимся по некоторым существенным вопросам, мы едва ли расходимся в наших методах.

Название моей более ранней статьи «Логика открытия или психология исследования?» говорит не о том, что сэр Карл должен делать, а скорее о том, что он фактически делает. Когда Лакатос пишет: «Концептуальный каркас… Куна… заимствован из социальной психологии, я же предпочитаю нормативный подход в эпистемологии» [93] , я вижу в этом лишь стремление сохранить некую философскую позу. Фейерабенд, безусловно, прав, указывая на то, что в моей работе неоднократно встречаются нормативные утверждения. И столь же несомненно, хотя и заслуживает отдельного обсуждения, что Лакатос встает на социально-психологическую позицию, ссылаясь на решения, обусловленные не правилами логики, а чутьем квалифицированных ученых. Если я и расхожусь с Лакатосом (с сэром Карлом, Фейерабендом, Туллином или Уоткинсом), то скорее в отношении предмета, а не метода.

Что касается предмета, то наши наиболее очевидные расхождения относятся к нормальной науке, к обсуждению которой я обращусь после рассмотрения метода. Непропорционально большая часть этой книги посвящена нормальной науке, причем часто обсуждение сводится к простой риторике: нормальная наука не существует и поэтому неинтересна. Здесь я не согласен, однако не по тем основаниям, о которых думают мои критики.

Когда я вводил понятие нормальной науки, я отчасти имел в виду реальные трудности извлечения из истории нормальных научных традиций, однако исходным пунктом для меня была логика. Существование нормальной науки является следствием существования революций – это подразумевается в статье сэра Карла и явно отмечено в статье Лакатоса. Если бы ее не существовало (или она была бы несущественной для науки), то это поставило бы под сомнение и революции. По поводу существования последних я и мои критики (за исключением Туллина) согласны. Революции, обусловленные критикой, требуют существования нормальной науки в той же мере, в которой ее требуют революции, обусловленные кризисом. По-видимому, слово «недоразумение» лучше выражает природу наших споров, чем слово «расхождение».