Андраш Балинт Ковач – киновед, основатель факультета киноведения Будапештского университета. Автор ряда статей и монографий, включая книги «Миры Андрея Тарковского» (1987), «Модернизм на экране» (2008), и «Круг замыкается. Кинематограф Белы Тарра» (2012).
Тарковский в зеркале Триера
Когда в финале фильма Ларса фон Триера «Антихрист» появилось посвящение Андрею Тарковскому, зал на премьере в Каннах отреагировал издевательским хохотом и свистом. Какой из Триера – пересмешника, нигилиста, провокатора, завзятого постмодерниста – наследник непоправимо серьезного Тарковского? В докладе – попытка ответа на этот вопрос.
Мутации кинематографа, философии и даже литературы от второй половины XX века к началу XXI привели к тому, что единственный Тарковский, возможный сегодня, – именно Триер, с его радикализмом и непримиримостью, его затаенной болью и метафизическим поиском. Наследие русского гения обнаруживается там, где не ждали: в кинематографической вселенной, наполненной скепсисом и едкой иронией, цитатами и жанровыми играми. Вглядевшись в нее, мы осознаем, что дистанция между двумя «Т» – Тарковским и Триером – не так уж непреодолима.
Хочу сразу предупредить: я человек не из научного мира, немножко пришелец, поскольку я журналист и, конечно, не являюсь специалистом по Тарковскому, не претендую на это. Тема конференции связана с размыканием мира Тарковского, мира, который многим кажется абсолютно герметичным, закрытым, миром для посвященных. Тем не менее следы эстетики Тарковского, его наследия в самом широком смысле слова мы можем находить в самых неожиданных местах. Может быть, сам Андрей Арсеньевич не был любителем этих парадоксов, но они сегодня возникают все чаще, и это как раз говорит о проницаемости границ между модернизмом и постмодернизмом. Конечно, это условные термины.
Мне кажется, что Тарковский – если и не классический модернист (классический модернизм мы относим чаще к первой половине XX века), – то, во всяком случае, верный наследник традиции модернизма: в той серьезности выстраивания вертикали и создания тоталитарного мира, которым управляет художник, мира, в котором своя иерархия ценностей. Мир постмодернизма, который основан на иронии, смешении жанров, опрокидывании основ, – совершенно другой. Тем не менее и он питается тем, что придумал и предложил нам когда-то Тарковский. Я слушал подряд два замечательных доклада – один о скуке, другой о счастье[18]
– и думал о том, как замечательно два этих понятия сходятся у Тарковского. Когда я слушал второй доклад, то понял, что идеальное выражение, в котором это все сходится, – прекрасная, всем знакомая строка Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Многие фильмы Тарковского именно о том, как вместо счастья есть покой и воля, о том, что такое покой и воля. Связано это и со свободой, и со скукой тоже. Впрочем, в докладе Натана Данна было замечательно сказано, насколько тесно скука и свобода иногда взаимосвязаны.