После запятой

Господи, я так хотела побывать в Париже, но так и не привелось. Все собиралась, собиралась, когда стало можно, так и не дособралась. Почему никто не удосужился спросить перед этим о моем последнем желании? У худших, чем я, преступников перед казнью и то спрашивают. Сигаретку и то не дали покурить напоследок. Да, я же собиралась выйти на площадку к курильщикам. Сейчас сделаю. Как странно, мне почему-то совсем не грустно от всего того, что со мной не случилось. Чего действительно жаль — что мне не довелось увидеть Париж. Сказали бы мне раньше, чего мне больше всего будет хотеться после смерти, я бы рассмеялась. Но действительно — почему мне не довелось увидеть Париж? И мне так и уходить отсюда, не повидав его? С этим трудно смириться. Почему мне не дозволят напоследок увидать Париж? Я, кажется, не так уж и много прошу, большинству людей это доступно, примерно как выпить шампанского перед смертью. Да, этого мне тоже не было дано — красиво обставить свой уход — улыбнуться так напоследок всем, попрощаться, сказать, что всем прощаю и чтоб они тоже по возможности не держали зла — это сейчас они такие благодушные в общем порыве, а потом как начнут поодиночке припоминать обиды, туго мне там придется, сейчас я несравненно уязвимей, а если б сказала, может, и не стали. Но это все ладно, хочу в Париж! Нет, это не открытка, это на самом деле. Всегда меня удивляет это узнавание, хотя когда даже Акрополь оказался в точности похож на себя, можно бы уже спокойнее ко всему этому относиться. Все же странно, что Лувр с точности такой, как я себе представляла. Можно было из-за него так далеко не забираться. Но как грязно вокруг на площади, вот этого я себе как-то не представляла. Значит, я на самом деле в Париже. Не только из-за грязи — людей тоже многовато для иллюзии. И они шевелятся как-то натурально, не как в воображении бывает. И от них исходит такое мерцание, которого не бывает у несуществующих вещей. Это что-то новенькое. Откуда я это знаю? По-моему, я всегда знала эти приметы, но как-то не пользовалась. Нет, раньше мне приходилось помигать, чтоб убедиться, что я вижу на самом деле. Ну то было раньше, сейчас я знаю гораздо более простой способ отличить настоящее от выдуманного: все, что существует независимо от меня, испускает легкое сияние. И у этого Лувра оно есть, значит, он тот самый. И у деревьев, и у людей. От всего как бы исходят такие тоненькие лучи-ниточки, они все пересекаются. Очень красиво, образуются такие светящиеся ниточки. Они уходят во все стороны в бесконечность. Это просто упоительно. Отчего-то такая радость от этого зрелища. Это и есть сама радость. Что еще может быть нужно кроме этого? Хоть бы мне остаться тут на… Нельзя этого произносить. Сейчас слово равно действию. Теперь я знаю дорогу сюда, захочется — вернусь. Посмотри еще немного на них. Ну вот уже появилось какое-то нарушение, какая-то темнота внутри сияния. Что-то поглощающее на излучающем фоне. Я могу менять позицию видения: то — двигающиеся люди со всем экстерьером, то — лучащееся макраме. Быстрота перестановки тоже зависит от меня. Замечательно. Сейчас я могу идентифицировать темное пятно. Оно перемещается. Оно накладывается на этого идущего человека. Если смотреть на обычном уровне, он ничем не отличается от остальных людей. Почему же он там выделяется? Он что, ненастоящий? Непонятно, замечают его другие или нет, а если замечают, то отдают ли себе отчет в его инакости? Трудно определить — этот оранжевый костюм дорожного рабочего — надо отдать ему должное — он хорошо замаскировался. Ничьи взгляды на нем не задерживаются. Он почувствовал мой взгляд. Смотрит в упор. Но без страха и даже без агрессии. Но и без дружелюбия. Кто он такой? Голуби-то его почувствовали. Как они все разом шарахнулись и взлетели. На других прохожих они никак не реагировали. А он прошел не близко от них, держал дистанцию. Что же он такое? Вот они опять опустились, но уже подальше от прежнего места. У меня возникло дежавю. Может, оттого, что это французское слово? Совершенно отчетливое ощущение, что я уже была именно в Париже, и голуби точно так же взлетали. Но этого никак не могло быть. Я никогда таких людей раньше не видела. Но дежавю связано не с ним, а с голубями и Парижем — непонятное все-таки это понятие. Да и голуби такие интересные все-таки создания. Нужно бы лучше к ним присмотреться… Конечно, есть в них всякая живность. Теперь это даже лучше видно. И не только в перышках копошится, но и внутри, в теле, много всякого разного свивается, сокращается и ползает. Несколько видов жизней под одной крышей. Разнокалиберные движения в замкнутом пространстве. Они не пересекаются, не помогают взаимно, как в механизме. Сами голуби производят порывистые и крупные, но в то же время плавные движения, те, что в перышках, совершают непрерывные, короткие и мелкие передвижения, соединяющиеся в одну общую трепетность, как будто одно общее целое вибрирует, те же, что совсем внутри, двигаются по отдельности: один внизу сжимается-сокращается, другой делает рывок-ползок вверх, третий извивается спиралью. Каждый сам по себе и вроде бы двигается независимо, но как будто по чьей-то строго заданной пластике, так, чтобы все движения в совокупности образовывали непрерывное вращение. А в целом получается нечто, совершающее резкие ритмичные скачки, на поверхности у него тоже непрерывно проходит мелкая рябь другой частоты, а внутри мерно кружатся колесики. Не считая другого механизма — течения. Это уже совсем иная картина, не связанная с первой. Непрерывный поток, стремящийся к своему началу. Почему раньше тела и вещи были непроницаемыми? Почему внешний покров заслонял внутренности? Это же так естественно — видеть сквозь. Там у них только через определенные материи можно было видеть то, что за ними, и то не совсем четко: воздух, стекло, огонь, воду, дым, туман — все, кажется? Ну, еще — вуаль. Бабушкины шляпки, которые я примеряла в детстве. Вот еще одно мое серьезное упущение по жизни — я не удосужилась походить в вуали. Детство не считается. Зато сейчас я запросто все вижу. И не только скрытые раньше вещи, принимаемые на веру. Богатство красок и оттенков несравнимо с тем диапазоном, который я раньше воспринимала. Уже который раз убеждаюсь. Попробуй я это нарисовать, и у меня бы не получилось, потому что там просто нет таких красок. Кровь, оказывается, невероятно красивого оттенка. Если бы додумались зафиксировать эталон красного цвета, за образец нужно было бы взять живую кровь. А как это возможно технически? Это уже их проблемы. Этот красный цвет очень привлекает. Он уже притянул меня настолько близко, что, боюсь, ближе не бывает. Он заполнил все вокруг. Изнутри он не такой однотонный, попеременно накатывают волны разной интенсивности оттенков. Движение волн не только поступательное. Более темные погружаются внутрь, а те, что посветлее, устремляются вверх. Темные движутся с большей скоростью. Но внутри них самих меньше движения, чем в светлых. Вот эта волна, что приближается, кажется, моя. Она точнее остальных откликается на что-то внутри меня. Как изображение в зеркале, которое тебе нравится, одно из множества других твоих отображений в иных зеркалах. Это только так кажется, что все зеркала отображают одно и то же одинаково. Но это, впрочем, неточное сравнение. Эта волна соответствует мне, как если бы то, что внутри меня, оказалось снаружи. Вернее, встретилось бы со своим близнецом во внешнем мире. Надо бы забраться на ее гребень, чтобы остаться с ней, не потеряться. Как она весело несется! Именно на той скорости, которую бы я предпочла. Но внутри нее целый мир, если соскользнуть с поверхности, такое увидишь! Пока трудно определить — какое, — все так быстро проносится мимо, что ничего почти не ухватить, но по чему я продвигаюсь? По коридору, что ли? И что-то все время несется навстречу. Какие-то обтекаемые уплотнения. Пузырьки, я думаю. Нужно беспрестанно уклоняться от столкновения. Это начинает утомлять. Я хочу, чтобы это прекратилось. Почему моего желания недостаточно, чтобы это кончилось? Почему мне навязывают ситуацию? В конце концов, это опасно. Они совершенно целеустремленно пытаются налететь на меня. А ведь известно, что, если мы столкнемся, случится непоправимое. Жизнь голубя прекратится, а вместе с ней и их существование делается сомнительным. А, вот, значит, где я нахожусь? Теперь вспоминаю. Кто я? Сейчас это неважно. Сколько себя помню, я спасаюсь от столкновения с ними. Вся моя жизнь — это лавирование между ними. Ужасно бессмысленная ситуация. И очень опасная. Разве можно так жить? Надо прекращать это. Вот еще один. Еле удалось проскочить. С каждым разом они делаются все нахальнее. И агрессивнее. Как злобно этот сейчас ухмыльнулся. Но коридоры не сплошные, — кажется, это единственное наблюдение, вынесенное из всей моей жизни. Оно может стать спасением. Нужно свернуть в просвет. Там, наверное, ответвление, другой коридор. Ведь жизнь состоит только из коридоров, давно замечено. Но может, встречаются коридоры необитаемые, без этих наглецов с их угрожающими мордами. Может, если все время сворачивать влево, удастся выйти. Или вправо? Решайся скорей. Что раньше подвернется, то и суждено, значит. Главное, потом держаться одного направления. Опять мимо. Нужно сосредоточиться. Но не забывать при этом увиливать от опасности — их становится все больше. Скоро они меня окружат и некуда будет деваться. Вот оно. Удалось! Как долго я здесь? Тут ничего не происходит, потому трудно определить. Здесь все по-другому, не так, как в той моей жизни. Стенки, что ли, другой рельеф образуют? И коридоры идут под другим углом. И этих вроде нет. Бррр, как вспомнишь… Стоило подумать о них, сразу же появились. Но эти тоже отличаются от моих. Мои были покрупнее и другой масти. На меня пока не обращают внимания. Нужно и отсюда убраться побыстрее, пока и эти не стали злобными. Не до наблюдений сейчас. Так, этот пропускаем, нужно держаться выбранного направления, а то как бы обратно не вернуться. Еще один поворот, но снова в другую сторону. Попробовать? Не нужно поддаваться искушению. Это они все нарочно подстраивают, нетрудно догадаться. Если упорно ждать — то дождусь своего поворота. Эти явно уже зреют. Пока делают вид, что меня не замечают, но я-то улавливаю. Бросают хитрые взгляды искоса. Скоро начнут смотреть открыто, а потом перейдут к наступлению. Везде все одинаково. Впереди, кажется, образуется. Сосредоточься! Еще раз получилось. Что-то мне везет сегодня. На хорошей волне. Выносит куда-то. Куда надо. А теперь я где? Новый коридор, совсем другой. Сколько их, разных, оказывается. Мне всю жизнь казалось, что мой коридор — один-единственный во всем мире. Если бы не страх, можно было бы застрять в нем навсегда. Да что там страх, можно было бы жить и с ним, если бы не возникло смелое предположение, что можно оттуда выбраться. Вот еще один новый мир. Здесь кто-либо еще обитает, кроме меня?