Последнее дело Холмса

– Не угодно ли еще тоника?.. Мне надо выключить генератор.

– Нет, спасибо. – Я изобразил печальную улыбку. – На сегодня достаточно.

Я пересек холл, направляясь к лифтам и к своему номеру. В эту минуту из кабинета появилась хозяйка. И двинулась ко мне.

– Есть новости? – спросила она.

– Мало, – ответил я флегматично.

Она кивнула с таким видом, словно другого и не ждала. Взглянула на фонарь, который я все еще держал в руке. Потом на левую лестницу, ведшую в номер Веспер Дандас.

– Вы были любезны с ней. Даже деликатны… Спасибо вам за это.

Я вздернул брови, как бы удивляясь незаслуженной похвале.

– На самом деле нет. Этого было мало. Но всему есть границы.

– Хорошо бы вам их не переходить, – вздохнула хозяйка. – Надеюсь, вы знаете, где следует остановиться. Понимаете? И не воспримете все это чересчур серьезно.

– О, клянусь Юпитером, никогда!

Она оглядела меня оценивающе и слегка скептически. Да, когда-то эта женщина была очень хороша собой. И сейчас сохраняла привлекательность. Я попытался представить, какова была она, попав в Освенцим, и в каком состоянии вышла оттуда. И спросил себя, сумел ли бы там выжить сам. По опыту моего общения с людьми из Голливуда – а достоинство и доблесть не очень им присущи, – к выжившим я всегда относился не без опаски. Неким образом я понимал, что смерть Эдит Мендер не стала для мадам Ауслендер потрясением и заботила ее лишь тем, в какой степени может сказаться на репутации ее отеля. Эти черные непроницаемые глаза видели мученическую смерть тысяч людей. Еще один труп не мог ее ужаснуть.

В этот минуту погас свет: Жерар выключил генератор. Я зажег фонарь, а хозяйка, взяв спички, – две керосиновые лампы в холле.

– Я видела многие ваши картины, – сказала она.

Я погасил фонарь.

– Спасибо… Надеюсь, вам понравилось.

– Вы великий актер. И лучший Шерлок Холмс всех времен.

Она изо всех сил старалась быть любезной. Я улыбнулся:

– Но это не превращает меня в лучшего сыщика.

Она кивнула медленно и раздумчиво:

– Нет, конечно. В этой затее есть нечто искусственное. Но вот что забавно: все мы – и я тоже – поддались на этот почти ребяческий обман.

Я взглянул на нее с неподдельным удивлением:

– И вы тоже?

– Да, и я. То, что я помалкиваю, еще не значит, что меня не интересует происходящее.

– Одни относятся к этому серьезней, чем другие.

Она бесстрастно кивнула:

– В глубине души все – все мы – немного сироты. Слишком много кино, слишком много радио, слишком много телевидения. Недавней войны и мелких войн, последовавших за ней, страха перед атомной бомбой и всего прочего… Вы не находите? Полагаю, мы все нуждаемся в определенных дозах…

– Вымысла?

– Да. Мне так кажется. Чего-то такого, что позволит нам, перевернув последнюю страницу, прочитав на ней или на экране слово «конец», закрыв книгу или встав с кресла в кинотеатре, верить, что все осталось позади, что эти истории дорассказаны.

– И серьезных последствий не будет?

– Не будет.

– Я так понимаю, вы это знаете не понаслышке, – предположил я.

Она помрачнела, как будто услышала нечто бестактное.

– Простите, – поспешил извиниться я.

– Да не важно… А важно то, что перед лицом реальности, столкнувшись со зверством и произволом, человеку свойственно искать утешения, отвлечения. Вы удивились бы, узнав, насколько сильна в нас способность к игре – даже по пути в газовую камеру.

– Уход в детство, как в убежище… Туда, где в невинности своей людям неведомы границы добра и зла.

– Каждый выживает как может.

– Именно так.

Мадам Ауслендер снова задумалась.

– Вы были на войне? – наконец спросила она.

– На Первой.

– В окопах?

– Да, во Франции и в Бельгии.

– А на последней?

– Кино… Я хотел было уехать в Англию и там записаться волонтером, как Дэвид Нивен, но сочли, что я слишком стар, во-первых, а во-вторых, больше пользы принесу не в армии. Пропагандистские фильмы и тому подобное… Вы не видели «Героическую эскадрилью» с Кэри Грантом и Рональдом Колманом?

– Нет.

– А «Коммандос в пустыне»? Мы там с Робертом Тейлором и Виктором Маклагленом каждые двадцать пять секунд убиваем по немцу.

– К сожалению, и это не видела.

– Ох, не сожалейте. Исключительно скверное кино.

Нашу беседу прервал Жерар, снова появившийся в холле. Полиция, сказал он, передала по радио, что шторм будет продолжаться два-три дня. Он забрал фонарь, пожелал нам доброй ночи и ушел к лестницам, направляясь к своему номеру.

– Как странно все это, – сказал я.

– Хотите сказать «нелепо»?

– Да.

Она чуть заметно, не без горечи улыбнулась. Вернее, чуть дрогнула уголком рта.

– По правде сказать, мне уже давно так кажется.

– С тех пор как?.. – спросил я и оборвал фразу.

– Да, пожалуй. Потом Хиросима и Нагасаки помогли немного.

– Мир – это сон опьяненного вином бога, как сказал кто-то. Немец, кажется.

– Генрих Гейне[43].

– Да-да.

Она прищурилась так, что глаза превратились в непроницаемо узкие щелки. Взглянула на часы, которые носила на правом запястье.

– Мои боги трезвы, – сказала она. – Это делает их еще более последовательными и безжалостными. И потому им нет оправданий.

И с этими словами повернулась к лестнице.

– Пойду проведаю Веспер Дандас. Хотите со мной?