Последнее письмо из Греции

Ныряние похоже на крещение, повторное слияние с ощущением будущего и тем, что оно обещает. Я настроена оптимистически по поводу поисков маминой утраченной картины и начала новой жизни, какой бы она ни была. Пусть встреча с Тео будет горячей, словно солнце, я знаю, что большего он никогда не захочет. Мне просто нужно думать о своем сердце и не причинять ему боль.

Спрыгнув с лодки, я на минуту останавливаюсь, чтобы ноги привыкли к земле. Пошатываясь, падаю в объятия Тео при свете огней гавани, отбрасывающих оранжевое сияние на отмель. Он, целуя меня в макушку, вдыхает запах.

– Песком пахнет, мокрым! – отталкивая его, игриво хихикаю я.

Он, улыбаясь, притягивает меня к себе, фонари освещают его лицо.

– Ты пахнешь собой и морем. Мне нравится и то и другое.

Он смотрит на меня с такой необузданной страстью, что вызывает еще один сильный всплеск желания; невысказанный язык, понятный только нам.

– Побудь со мной сегодня вечером, пожалуйста, – просит он. – Я не хочу, чтобы этот день заканчивался.

Дни проносятся быстро. Через две недели в Лондоне меня ждет настоящая жизнь, но сейчас я хочу забыть о долге и остаться здесь. Поиски картины продолжаются, и я все равно не сдвинусь с места, пока не встречусь завтра в Каламате с Тони. Я согласно киваю, и мы идем обратно в деревню. Я улыбаюсь, как подросток, но ничего не могу с собой поделать. Иду легким шагом и чувствую себя живой, все тело покалывает иголочками. Не от солнца, от Тео.

* * *

Его дом стоит в стороне от берега, за главной улицей. Мы проходим живую изгородь, которая отделяет сад от берега моря и лужайки. Двухэтажный белый особняк с терракотовой черепицей на крыше и бледно-голубыми перилами на верхних балконах. Весь цокольный этаж застеклен.

Открыв раздвижные двери, Тео приглашает меня войти. Комната открытой планировки со светлыми дубовыми полами и побеленными стенами – современный лофт, спрятанный за традиционной маской. Шторы до пола обрамляют панорамные окна, которые беспрепятственно смотрят в море.

– Как можно что-то делать, когда у тебя такой вид из окон? Такой потрясающий! – спрашиваю я.

Он подходит к окну и меня обнимает.

– Мой кабинет – вода, – шутит он, – всегда на месте, меняется только по цвету и по ощущениям. Она моя самая большая любовь. Она дает работу, пищу… Иногда бывает трудно – говорят, жестокое море. Но сегодня оно дарит мне что-то особенное. Тебя.

Я улыбаюсь ему, уверенная в том, что ему тоже хочется прильнуть ко мне. Воображаю, как он говорит это бесчисленному количеству других девушек, пытаясь представить его плейбоем, разбивающим сердца, – подозреваю, он такой. Но сейчас я ему верю. Может, я и наивная, только хочется быть желанной.

– Есть хочешь? – игриво спрашивает он, его вопрос с подтекстом, но я действительно не прочь поесть – морской воздух вызывает у меня постоянный аппетит.

– Я бы не отказалась, а можно принять душ? У меня в волосах половина пляжа.

– Конечно. Наверху, справа от лестницы, найдешь все, что нужно.

Тео целует меня, и на мгновение я забываю о несчастных волосах и ужине. Есть только он.

Но когда я поднимаюсь по лестнице, практичный разум начинает твердить, что нужно притормозить. Я поступаю вопреки мудрости Таши, рискуя с головой погрузиться в не поддающееся контролю. В море, на лодке, мне хотелось близости – я чувствовала себя решительной и свободной. Но сейчас сомневаюсь, разумно ли себя веду, готова ли зайти так далеко. Я ранена, и, как бы мое тело ни жаждало ощутить чужое прикосновение, душевные шрамы, оставленные Робертом, вросли в кожу.

Суровая правда напоминает: роман с Тео может длиться, только пока я в Метони. У меня всего две недели, чтобы найти мамину картину и разгадать тайну ради собственного спокойствия. И я не могу этим пожертвовать из-за мимолетной интрижки.

* * *

Тео наливает мне бокал вина и открывает бутылку пива. Мы сидим на террасе при свечах и едим оливки. Марокканские светильники отбрасывают узорчатое сияние на плитку, и я закутываюсь в наброшенное на плечи одеяло. На плите медленно кипит ужин: зеленая фасоль в сочном томатном соусе с укропом. А мальчик умеет готовить. Наблюдая за приготовлением ужина, я испытываю трепет, видя Тео в моей стихии и подавляя желание аккуратнее нарезать лук.

– Что заставило тебя вернуться в Метони? Почему ты не остался в Афинах, кажется, тебе там нравилось? – спрашиваю я.

Тео делает глоток пива и поворачивается ко мне. Я сопротивляюсь желанию расспросить о Селене. Эту банку с наживкой разумнее оставить закрытой. Он молчит, обдумывая мой вопрос.

– После защиты диплома я собирался остаться в Афинах и преподавать английскую литературу, но из-за отца пришлось вернуться. До меня рыбаком работал он – у меня сейчас его лодка. Но, когда умер дед, отец заболел, в то время я учился на последнем курсе университета. Отец даже говорить не мог, его сердце было разбито. Деда он боготворил – тот научил его всему, что знал о море, о рыболовстве. Когда дед умер, отец замкнулся в себе.

Тео с таким состраданием говорит об отце, сдерживая эмоции, несмотря на отказ от своей мечты и возвращении домой.