Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница

Разоблачения Лунед и его собственное символическое отречение от Морганы вместе с ее флягой «магических» зелий были временно позабыты. Усталому Александру даже в голову не пришло, что Нимуэ, возможно, едет на юг, дабы самой отвезти драгоценную чашу Артуру. Рассказ трактирщика явился словно бы нежданным подарком судьбы, указующим знаком, касанием волшебной палочки. Грааль сам оказался на его пути – безо всяких поисков. И даже если бы юноша уже решил отступиться от похода, что ж, ничто человеческое ему чуждо не было – он ни за что не отказался бы взглянуть на чашу!

К тому времени, как всадник добрался до ворот, колокольный звон стих, но привратник и впрямь оказался на месте и, с готовностью распахнув створки, указал, как пройти к конюшенному двору, за которым, как он объяснил, находится мужской гостевой дормиторий. Ужин? Конечно, ужин будет. Милорда (привратник опытным взглядом оценил конскую сбрую и золотые отблески на поясе и на рукояти меча) накормят в трапезной под дормиторием. Брат Магнус, приставленный заботиться о путниках, покажет ему, где это. Ужин подадут, как только закончится вечерняя служба. Милорд, надо думать, позже пожелает присутствовать на повечерии?

Милорд желал лишь поужинать да улечься в постель, но он знал, чего ждут от гостей в подобных местах; кроме того, было очень вероятно, что и хранители Грааля на службу тоже явятся, так что он согласился и, препоручив гнедого заботам служки, проследовал в помещения, отведенные для монастырских гостей.

Как оказалось, ужинать ему пришлось в одиночестве, если не считать двоих путников, что ехали в Гланнавенту, чтобы отплыть оттуда в Ирландию. Эти чужестранцы говорили лишь на каком-то чудном ирландском наречии, так что юноша не смог расспросить их о королевском поезде: с вероятностью, знатные гости отужинали раньше.

Ужин был простой, но сытный: мясной суп, горячее густое жаркое со свежеиспеченным хлебом и какое-то рыбное блюдо, приправленное травами. После трапезы Александр сходил навестить своего коня и убедился, что устроен гнедой как нельзя лучше, накрыт попоной и хрумкает у полных яслей. Просторную конюшню с ним делили три холеные верховые лошадки, явно монастырские, и две пары крепких рабочих мулов. А вот лошадей, принадлежавших королевскому поезду, там не оказалось; их поставили в другую конюшню, ту, что обычно предназначалась для гостей; а ухаживали за ними собственные конюхи и слуги. Так что места для коня молодого господина там уже не осталось, объяснял служка, исполнявший обязанности конюха, но молодому господину беспокоиться не о чем: о его скакуне позаботятся не хуже, чем о жеребце самого аббата.

Все это явно было правдой. Александр поблагодарил служку, задал пару робких вопросов о приехавшем отряде, но любопытства своего так и не удовлетворил. Что до этих, заверил служка, он о них ничего не знает, кроме того только, что один из них – совсем юный мальчик, предназначенный в послушники, – останется в монастыре, после того как все уедут. Они все, и дама, и ее спутники, не пропустили ни одной службы – верно, очень благочестивы (благочестива? королева-чародейка Нимуэ?), – так что, если молодой господин намерен присутствовать на повечерии, он их непременно увидит, а может, и переговорит с ними после службы. Нет, он не вправе принимать подарков, но, если молодой господин пожертвует что-нибудь на монастырь во время службы, Господь благословит его дар… И тут в часовне зазвонил колокол.

Часовня поражала великолепием. Высокий свод поглощал свет свечей. Запах дорогого воска смешивался с ароматом благовоний, что, клубясь, тянулся к одетому полумраком потолку. Резная каменная перегородка отделяла место, где молились монахи, от остальной части помещения. За перегородкой располагались места для мирян и путников, гостей обители. Сквозь прихотливую резьбу просматривалось распятие над главным алтарем: оно словно парило в дымном свете свечей. Монахов видно не было, но к своду возносилось их звучное, стройное пение.

Да, знатные путешественники и впрямь были здесь: около дюжины людей разместились по другую сторону главного нефа от Александра. Юноша, склонив голову якобы в молитве, искоса поглядывал на них сквозь пальцы.

Во-первых, вот сама дама – королева, чародейка, набожная, а может, лицемерная; она скромно пряталась под густой вуалью. Поверх платья сочного красновато-коричневого цвета она набросила бурый плащ, спасаясь от холода, что в каменной часовне даже летним вечером пробирал до костей. Александр приметил золотой ободок на хрупком запястье, а на одной из сложенных рук блеснул сапфир. Все остальное скрывали плащ и вуаль.