Последняя акция

— До сих пор не верю, что Светка могла убить, — закончила Маликова, — ведь она нормальная баба, не алкоголичка, без дурной наследственности… Правда, обожала Раскольникова — так ведь учительница литературы… Хотела жить правильно, как в книжках, а все выходило наоборот… Вот и маму свела в могилу… Ох, как она по Светке убивалась! Любимая дочь, всегда мне ее в пример ставила, и на тебе — прелюбодейка, убийца… — Ольга замолчала и беспомощно опустила руки.

— А из-за чего у вас с Иваном произошла размолвка? Если, конечно, не секрет. — Юре показалось, что Ольга расположена сегодня говорить с ним на любые темы, и он не замедлил этим воспользоваться.

— Какой уж там секрет! Это у Ивана сплошные секреты. Задумал Ваня жениться. Это когда все рухнуло — в девяносто первом году. — Она неожиданно засмеялась. — На дочке председателя облисполкома! А та такая страшненькая была — в девках засиделась. Первым делом Ваня, конечно, избавился от порочащих его связей — вот тебе и размолвка! Все у него шло как по маслу — уже дата свадьбы была намечена, гости приглашены, — да возьми и случись конфуз! Папашу, тестя будущего, погнали из облисполкома за какие-то махинации. Свадьба расстроилась, остался Ваня холостяком.

— К тебе после этого не вернулся?

— Что ты! Он вообще убрался с глаз долой — из города уехал, чтоб забыли все о нем.

— Куда?

— В Ростов.

— А кто у него в Ростове?

— Он разве скажет? Но приехал оттуда при деньгах, при больших деньгах… Где взял столько денег? Не наворовал же?..

Соболев обещал еще раз заскочить к ней на будущей неделе. Он торопился — хотел все-таки заехать к матери. «Надо будет забежать в булочную на улице Восьмого марта. Купить ей сукразит», — вспомнил он про мамин диабет. Он быстро спускался вниз, но на втором этаже вдруг резко затормозил. «Куда это я так, чуть не с песнями, прыгаю, козел? Забыл, что может быть слежка? Расслабился, Соболев». Он осторожно подкрался к окну и выглянул во двор маликовского дома. Напротив подъезда стояли «жигули» гранатового цвета. Возле машины околачивались двое. Парень в кожаной куртке стоял к нему в профиль, его правая щека была изуродована шрамом. Юра вспомнил, как показывал ему этот шрам на себе старик Калмыков. «А бинокля, Трофимыч, у меня пока нет, — сказал он непонятно кому, — но я и без бинокля вижу этих сволочей». Второго, лысого, с клочками седых волос над ушами, он прекрасно знал и был до того поражен его появлением здесь, что в первый миг подумал: а не случайность ли это? Может, они вовсе не по его грешную душу? Но сомнений быть не могло. Кавказец со шрамом и гранатовые «жигули» предрекли исход этой встречи. Соболев бросился обратно наверх, стараясь, чтобы его фигура по возможности «не светилась» в окнах подъезда. Он остановился напротив двери Маликовой. «Нет, к ней я не вернусь — слишком рискованно. Что же делать? Чердак?»

Чердак в таких домах брежневского периода представляет собой безжизненное пространство под крышей в полметра высотой. Юра не ко времени вспомнил, как несколько лет назад дочь принесла домой желторотого птенчика стрижа. «Где ты его нашла?» — «В подъезде, на полу. Он с чердака, наверно, упал. Там люк открыт». — «Надо отнести его обратно». — «Может, мы его себе оставим? Он такой хорошенький!» — «Стриж — птица насекомоядная. Нам его не выкормить, умрет». Соболев сам тогда полез на чердак и там, в этом безжизненном пространстве в пол метра высотой, с болью в сердце осознал всю нелепость происшедшей трагедии. Рабочие накануне устанавливали на крыше телевизионную антенну и оставили люк открытым. Кто-то из детишек воспользовался этим, чтобы посмотреть на стрижиное потомство, и с добрыми намерениями влез в чердачный проем, давно облюбованный свободолюбивыми птицами. Малыш, конечно, не знал, что достаточно одного взгляда на птенцов, чтобы родители навсегда покинули свои гнезда, обрекая птенцов на голодную смерть. Чердак был усыпан трупиками желторотых, кое-кто еще жил и слабым писком умолял о помощи. Там же он оставил и птенца, принесенного дочерью, — вместе умирать не страшно. Потом вылез на плоскую крышу дома, покрытую толем, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он впервые стоял на крыше своего дома, обдуваемый ветром. Смерть — штука прескверная, а смерть детей — все равно чьих: стрижа, тигра, человека — невыносима. Уходя, он плотно закрыл за собой люк.

Теперь ему стоило неимоверных усилий отпереть чердачный люк в доме Маликовой — его недавно покрасили, и краска заклеила стыки. Он открыл крышку спиной, уперевшись ногами в чердачную лестницу. Чердаком он пренебрег, хотя там вполне можно было спрятаться, — опять вспомнил о стрижах. Он быстро зашагал по плоской крыше к дальнему подъезду. «С крышей мне тоже повезло, — на ходу констатировал Соболев, — была бы «хрущевка» или, не дай бог, сталинская махина — торчал бы у всех на виду». В доме имелось шесть подъездов, его ждали у второго — он направлялся к шестому. Когда Юра увидел, что в шестом подъезде открыт чердачный люк, он чуть не запрыгал от радости.