— Мое тактическое положение следующее: мои бронетанковые части находятся в двадцати трех километрах к северо-западу от Финстервальде, а пехота — на берегах Шпре… Я предлагаю немедленно повернуть мои бронетанковые части на север. — Он намеренно не упомянул Берлин.
— У Жукова, — сказал Сталин, — трудности. Он все еще пытается прорвать фронт на Зеловских высотах. Враг сопротивляется там ожесточенно… Почему бы не пропустить бронетехнику Жукова через брешь, созданную на вашем фронте, чтобы он смог ударить по Берлину оттуда? Это возможно?
— Товарищ Сталин, — быстро сказал Конев, — это займет слишком много времени и вызовет хаос. Нет необходимости перебрасывать бронетехнику с 1-го Белорусского фронта. В моем секторе складывается благоприятная ситуация. — Он решился: — У меня достаточно сил и прекрасная позиция, чтобы повернуть танковые армии на Берлин.
Конев объяснил, что он может послать свои войска к Цоссену в 25 милях южнее Берлина.
— Картой какого масштаба вы пользуетесь? — вдруг спросил Сталин.
— Один к двумстам тысячам, — ответил Конев. Последовала пауза, во время которой Сталин сверялся со своей картой, а затем он сказал:
— Вы знаете, что в Цоссене находится немецкий генеральный штаб?
Конев ответил утвердительно. Новая пауза. Наконец Сталин произнес:
— Хорошо. Я согласен. Поворачивайте ваши танки на Берлин.
Затем генералиссимус добавил, что издаст приказ о новых границах между армиями, и резко повесил трубку. Донельзя довольный Конев положил свою трубку.
Жуков узнал о наступлении Конева на Берлин от самого Сталина, и для него это был не слишком приятный разговор. Что было сказано, никто не знал, но штабные офицеры были свидетелями реакции своего командующего. Как впоследствии вспоминал этот инцидент подполковник Павел Трояновский, корреспондент военной газеты «Красная звезда»: «Наступление захлебнулось, и Сталин упрекнул в этом Жукова. Ситуация была серьезной; для упреков Сталин часто пользовался довольно крепкими выражениями. Жуков, человек с железной волей, человек, который не любил делиться славой, был чрезвычайно возбужден». Генерал Попель выразился более кратко. «Нам придется иметь дело с разъяренным львом», — сказал он своим коллегам по штабу. Лев не преминул выпустить когти. В тот же вечер несколько слов мрачного Жукова облетели все армии 1-го Белорусского фронта: «А теперь возьмите Берлин».
Замешательство захлестнуло немецкие позиции. Дефицит ощущался везде и во всем. Критическая нехватка транспорта, почти полное отсутствие топлива и забитые беженцами дороги не позволяли осуществлять крупномасштабные переброски войск. Отсутствие мобильности создавало новые проблемы: меняя позиции, частям приходилось бросать снаряжение, включая бесценную артиллерию. Линии коммуникаций были ненадежными, а кое-где вообще отсутствовали. В результате приказы устаревали, даже не достигнув цели, а иногда уже в тот момент, когда отдавались.
Хаос усугублялся, когда офицеры, прибывающие на фронт, чтобы принять командование, обнаруживали, что командовать уже нечем, так как их части захвачены в плен или уничтожены. Кое-где необстрелянные бойцы оставались без командиров и понятия не имели, где находятся и кто сражается на их флангах. Даже в ветеранских соединениях штабам приходилось переезжать так часто, что войска не знали, где находится их командный пост и как с ним связаться.
Целые подразделения попадали в плен или просто уничтожались. Другие, деморализованные, в панике бежали. Только в двух местах фронт «Вислы» оставался непоколебимым. Массированное наступление Жукова не затронуло северный сектор, где стояла 3-я танковая армия Хассо фон Мантейфеля, однако в любую минуту он ждал наступления 2-го Белорусского фронта маршала Константина Рокоссовского. И южнее пока держалась часть 9-й армии Буссе, но и на ней сказывалась общая ситуация: ее левый фланг уже начал крошиться под лавиной танков Жукова, а правый был наполовину окружен сокрушительным наступлением Конева. По правде говоря, группа армий «Висла» постепенно исчезала в хаосе и смерти — как и предсказывал Хейнрици.