Последняя игра чернокнижника

— Нет, конечно, — айх мягко приобнял меня и усадил обратно в кресло. — Черным магам такой силы выжигают глаза в младенчестве, иначе они и сами нормально жить не смогут. Повязка просто ограничивает его силу, дает возможность выполнять свои обязанности. Так что скажем ему спасибо, что он ее не снимает! — толстяк это произнес в сторону двери отчетливо, словно ушедший мужчина всерьез мог слышать любые отсылки к нему.

— Выжигают… глаза? — я не могла поверить. Куда я попала? Здравствуй, новый чудесный и прекрасный мир магии? — М… младенцам?

Ноттен снова подарил мне улыбку — самую нежную и добрую улыбку из всех, что вообще могут существовать.

— Да. Но наш черный айх — самородок, вот и упустили. А потом он уже и не дался бы — зачем, если нашел способ сдерживаться? Как-то же он до восхождения дотянул. Начинал сам, родился не в ордене и даже не в столице — в бедняцкой семье, но кто-то из соседей по доброте душевной решил обучить ребенка грамоте. И после этого его восхождение остановить было нельзя: такой магический резерв получил подпитку в знаниях, и рано или поздно он добрался бы до первой книги. Однако айх очень не любит, когда вспоминают его предыдущие статусы. Ну, ты понимаешь… Завистники некоторое время его тем словом называли, думали, что на место поставят выскочку. В итоге он черный айх империи, а от них только слово и осталось. Но признаю честно, такого сильного напарника в помощи государству я за свою долгую жизнь не видел. Ведь есть задачи, которые решаются светом и добром, а есть такие, где нужна сила злая — и все враги притихли, войны улеглись. Уверен, никто и не отважится… если только сам черный айх не подкинет во дворце идею начать кровавые завоевания.

Я изумленно выдохнула. Надо же, а они и в самом деле будто взаимодополняющие противоположности друг друга. Вот добро, а вон там — его кулаки. Но надо признать, что тот человек — и человек ли вообще? — пугающий до ужаса. Он только шаг в комнату сделал, и мгновенно пропала аура искренности и добродетели. Мне все еще было интересно, хотя я не знала, могу ли спрашивать, потому шептала, готовая остановиться в любой момент:

— А у него глаза тоже голубые, как у вас?

— Я не видел, и как-то в голову не приходило спрашивать, — Ноттен снова улыбнулся. — Но сам цвет не определяется свойствами магии, сила только делает радужку яркой. Думаю, что у него черные — именно поэтому родители и не заподозрили в ребенке такую мощь. Синие и зеленые выдают сильного мага сразу. А там уже родители бегут с дитем в ближайший орден для определения природы силы. И если черная, то младенца глаз лишают — он все равно слепым не будет, но хотя бы больших бед не наворотит, пока взрослеет.

Я, подбодренная его ответами, тараторили еще быстрее:

— А что произойдет, если он снимет повязку? Все вокруг умрут?

— Нет, конечно, — теперь он еще и добродушно посмеивался. — Как я вытаскиваю из людей самое светлое, он — самое темное. Любые пороки, даже скрытые. Сама должна догадаться, что в густонаселенной столице он смог бы навести хаос, если бы ходил без повязки по улицам. А он присягал поддерживать порядок.

— Да и вряд ли его вообще стесняет эта повязка, — я сделала очевидный вывод. — Он же все видит! Кстати, а что со мной не так? Уж кем-кем, а уродиной меня ни разу не называли…

Ноттен прижал сжатый кулак к губам, скрывая то ли смущение, то ли смешок:

— Катя… Я врать не умею, потому скажу прямо — и, кстати говоря, это хорошая новость, хоть может и ударить по твоему самолюбию. По нашим меркам ты некрасива. Слишком худа, не можешь похвастаться пышностью форм, роскошными бедрами или высокой грудью. Не так уж важно, что у тебя необычные для сих мест серые глаза или небольшой носик, потому что у нас для женщины первое значение имеет фигура.

Я удивленно уставилась на свою грудь — не такая она уж и маленькая. Не четвертый размер, конечно, но кому он нужен — четвертый-то? Ноги худые, это верно, но я себя всегда считала изящной, а не уродливой. Ноттен по-своему понял мое замешательство:

— И радуйся! Заодно лучше жирок не наедай, а то еще раздашься — с твоим милым личиком этого хватит. А в таком виде тебя в наложницы продавать не станут, никто попросту не купит.

— В… наложницы? — я похолодела от очередной «приятной» новости.

— Ну да. Вижу, знакомо такое понятие. Тебя же наверняка устроят прислугой — чистить, убирать, готовить. Я, разумеется, от своего характера рассуждаю, но мне кажется, это намного лучше, чем ублажать мужчин, на которых хозяин покажет пальцем. Девицы разные бывают, а твой рассказ о себе я слушал внимательно. Ты много чего против себя совершила, но похоти за тобой не видно.