Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

— В результате изнасилования наружные половые органы Ванды были сильно повреждены — несколько разрывов, как при рождении крупного ребенка.

— Эти детали очень напоминают картину ограбления в Старой Риге, — вмешался Силав. — Оперативные материалы по этому делу у меня. Там то же изнасилование с удушением и такие же типичные телесные повреждения, тот же почерк. Знаменательно, что в том ограблении квартиры Борзова, по моим сведениям, принимал участие Стрижельский, по кличке Том. Уж не сведение ли это счетов? Может, они что-то не поделили? — Силав загадочно и хитро усмехался.

— Том никогда не стал бы связываться со сбродом из низших кланов и главное — с убийцами и насильниками. Это совсем другая компания, — высказал сомнение Стабиньш.

— Ну, ну, эти молодчики пойдут на все, лишь бы побольше отхватить. — Силав криво усмехнулся. — Ты не прав, друг. Стрижельский был в квартире Борзова вместе с тем самым насильником. Так что у них были одинаковые интересы. Больше того. Стрижельский-Том забрал тогда весь улов и ушел по крышам, оставив других с носом. Вот откуда у Тома-Стрижельского в машине было столько денег, и если хотите знать, ехал он в Таллин затем, чтобы получить большую партию мака — наркотика, опия, который прибыл из Узбекистана в тюках хлопка. Наркотик он хотел переправить в Бельгию. Вот чем занимался Стрижельский как представитель фирмы «Афины». Но фирма была только прикрытием. Прибыль заграбастал бы Том, а жалкие крохи кинул бы директору фирмы, не раз уже ранее судимому Александру Сизову. Он же Николай Слепаков и Алексей Рыжков, по кличке Полено. Последний раз этот тип сидел вместе со Стрижельским и был у него первой шестеркой.

— Откуда у тебя такие сведения? — Стабиньш был поражен и даже несколько растерян.

— Работать надо, дружок, работать, а не демагогией заниматься. И вот еще что скажу. Насильник в обоих случаях — рецидивист Роберт Зиверт. Он же Карл Заува, Семен Бунка, есть у него и другие имена. Убийца, грабитель насильник, много раз судим, по кличке Бегемот, а также Толстый Кабан и Робот. Можете не ждать дактилоскопической экспертизы, результаты уже у меня. Я же занимаюсь делом об ограблении той квартиры, — прибавил он, точно

оправдываясь. — Остается арестовать фирмача Александра Сизова и немедленно разыскать и арестовать Зиверта. Вот что!

В салоне воцарилась тишина.

«С чего это он так поспешно, оперативно нас обскакал и с какой целью бросил нам эту жирную кость? — напряженно думала Елена, но вслух ничего не сказала. — Ведь Силав не любит себя утруждать работой, и если что делает, то при условии, что это выгодно ему самому. Неужели только ради карьеры?»

А он повернулся своим плотным телом и сладким голосом обратился к Розниексу:

— Мне сказали, что делом об ограблении квартиры Борзова теперь будете заниматься вы, господин Розниекс, продолжите расследование, и дело будет объединено с этим убийством. Все правильно. Оба эти дела тесно связаны. И я со своим отделом, конечно, буду продолжать оперативную работу и выполнять все ваши задания и указания.

«Вот как, — чуть не вырвалось у Елены, — а Стабиньш и я — побоку…»

— Сейчас будет девяностый километр, — объявил шофер, вырулил на обочину дороги и остановился.

Глава двадцать вторая ЭДГАР ЭГЛОН ПО КЛИЧКЕ ПАУК

В небольшой приемной на старомодных стульях с мягкими сиденьями сидят две старушки, инвалид без ног и женщина с ребенком. Все они пришли сюда в надежде на помощь. Какой-то посетитель надолго задержался в кабинете, остальные нервничают.

За дверью сидит Эглон — за большим письменным столом, заваленным разными бумагами, — и злыми глазками сверлит тщедушную, нездорового вида бабулю в пестром платочке. Она, робко присев на самый краешек стула, точно собралась уже убежать, смотрит в пол, не зная, куда девать тощие натруженные руки с узловатыми ревматическими пальцами. То положит на колени, то свесит по бокам.

— Не горюй, бабуся, — объясняет ей Эглон каркающим голосом. — Все утрясется. Как только у нас будет по-настоящему свое, национальное государство, всех инородцев, прочую нечисть и дармоедов мы унич… — и спохватившись, поправляется: — …мы отсюда выгоним. Границы закроем — чтобы никто к нам больше не лез. Мы народ работящий. Будем трудиться, и все у нас будет. «Arbeit macht frei», — выкрикивает он и переводит: — «Труд делает свободным». — Эту надпись он видел на воротах концлагеря. — Так говорили немцы, — продолжает Эглон. — Но теперь нам и немцы не нужны. Они уже не те немцы. Совсем другие. — Он говорит кротким, благостным тоном, однако ледяные, стального цвета глазки за стеклами дымчатых очков горят ненавистью и презрением.

Старушка слушает, открыв беззубый рот, иногда закроет его, пошамкает губами. Когда же Эглон замолкает, она вдруг, набравшись храбрости, бурчит:

— А что прикажешь нам сейчас есть, почтенный господин? Я на швою пенсию даже за квартиру жаплатить не могу, даже хлеба купить не на что. Что будет потом — я того не увижу. Но ведь я всю жизнь честно работала. И хочу еще пожить на белом свете…