Последняя истина, последняя страсть

Из парка, окружающего виллу «Гибискус», грянул «Байкал», как некогда из камер маленького отдела полиции Староказарменска. Пели в этот раз не арестанты, а упившиеся шампанским и объевшиеся барбекю члены выездной комиссии столичного ЗАГСа, коих в полном составе привез на далекий солнечный африканский Мадагаскар на зафрахтованном бизнес-джете Фима Кляпов, чтобы сыграть с Гердой на острове свадьбу после своего освобождения из староказарменских «застенков».

Горная стража меня не поймала! В дебрях не тронул прожорливый зверь!

Члены выездной комиссии ЗАГСа пели нестройно, но самозабвенно.

Фима Кляпов с Гердой, с Ирочкой и ее новой няней-гувернанткой, с выездным ЗАГСом, с охранниками прилетели на Мадагаскар в полной тайне в пятом часу утра. Герда лишь успела переодеться в свадебное платье, и в семь утра по местному времени они официально расписались, став мужем и женой. За свадебным столом вместе со всеми посидели не более получаса. А затем Фима Кляпов забрал свою жену – как тот самый приз, о котором грезил. И закрыл двери колониальной спальни.

И вот – закат. Прекрасный нежный алый тропический закат над океаном, над частным пляжем виллы «Гибискус», занимающим лучшую часть знаменитого берега Амбатолоака.

– Я никогда раньше ничего подобного не испытывала, – сказала Герда. – Спасибо тебе.

Фима Кляпов взял ее руку в свою и прижал хрупкую ладонь к губам.

– И как у нас все будет? – Герда смотрела на него.

– Как ни у кого до нас, – пообещал ей Фима Кляпов.

Он был влюблен в свою жену, он был наполнен ею до краев.

– Хочу тебе сказать то, о чем ты думаешь, но не говоришь. – она наклонилась к нему близко-близко. – О том, чего ты так хочешь… о ребенке… так вот – я не буду предохраняться. У нас не так много времени в запасе. Мне уже тридцать четыре, и ты не мальчик… так что… все будет сейчас, а не потом. Ну, если звезды сойдутся.

Он рывком повернулся, хотел ее обнять. Он не мог говорить, мог лишь целовать ее. Подумал – за одно это намерение «не предохраняться» осыплет ее алмазами с ног до головы, вот дай только отбить у исламистов в Конго ту алмазную шахту…

– Фима, ванна горячая готова, остынет. – Она выскользнула из его рук. – Я и не думала, что столько времени уже, мы счет потеряли и… Будь умницей, держи себя в руках.

Она встала, накинула белую льняную тунику. Фима Кляпов тоже поднялся с брачного ложа.

– Пойду, посмотрю, как там Солнышко с новой гувернанткой, – объявил он Герде.

Надев по старой привычке коммандос армейские штаны карго без белья, натянув футболку хаки, он вышел на большую колониальную веранду. На плетеном кресле трезвонил спутниковый телефон. Фима Кляпов глянул на количество звонков на дисплее и решил ответить.

– Фима! Наконец-то! Где ты? Что с тобой! Тут тебя вторые сутки с собаками все ищут! Журналисты, мы – все твои сотрудники, сверху звонят сам знаешь кто! – в телефон кричал испуганный, взволнованный Эпштейн. – Сказали, что ты на Реюньоне на самолете разбился! Фима, ты где?!

– Я в раю, Эпштейн.

Патриот Абрамыч придушенно ахнул.

– Я счастлив, Эпштейн. Я женился.

– На ней? – Патриот Абрамыч снова ахнул. – Ой, Фима… Фима…

– Моя обожаемая жена. Моя жизнь. Мое все, Эпштейн.

– Оххх! А как же теперь все? Как же это самое – бизнес? А мы как?

– Я тебе премию выписал за ударный труд, за словесность. Но ищу другую работу, друг.

– Ты что, все закрываешь? Хоть мне скажи – где ты?

– Ну, райское место – хром, золото, ваниль. И сапфировые шахты.

– А, понял. – Эпштейн был озадачен. – И не вернешься?

– У меня медовый месяц. Долгий. Может, год, может, два.

Выключив спутниковый телефон, Фима Кляпов прошел через сад прямо к пляжу виллы. Четырехлетняя Ирочка и ее няня-гувернантка коротали время каждый по-своему. Ирочка сидела на песке и копала совком ямку. Гувернантка – старая дева, в прошлом учительница французского в знаменитой гимназии на Старом Арбате, ныне семидесятилетняя пенсионерка, не бывавшая ни разу в жизни не только на Мадагаскаре в Африке, но и вообще нигде за границей, распластавшись в шезлонге, то и дело украдкой щипала себя за запястье – уж не сон ли это все вокруг нее? И пляж с песком медового цвета? И закатное солнце, садящееся в океан, и маленькие волны, накатывающее на берег? И гнутые стволы пальм, нависающие так низко, словно вот-вот упадут? И эти тропические бабочки Мадагаскара? И лемуры в парке, что орали все утро и лишь теперь угомонились? И эта вилла «Гибискус», утопающая в зелени, словно сошедшая со страниц романов Луи Буссенара?

– Не скучала, Солнышко? – Фима Кляпов, кивнув гувернантке-старухе, опустился на песок рядом с Ирочкой.

– Скучала. Чего вы так долго с мамой?

– Ну, я просто маму очень люблю. И хочу быть с ней сам, один, как можно дольше.

– Расскажи опять сказку, как в самолете.

– Хорошо, я только хотел с тобой, Солнышко, посоветоваться.

– Советуйся, – разрешил четырехлетний клопик в сарафанчике и с косичками.