Последняя из амазонок

Я находилась дома, но оказалась почему-то запертой в тесном матушкином чулане. Она быстро явилась на мой испуганный крик и принялась стучать по дверце, стараясь высвободить заевший засов. Поняв, что мне пришли на помощь, я испытала огромное облегчение. Я потянулась к двери, намереваясь броситься в матушкины объятия, и заморгала, проснувшись.

Оказалось, что моя щека прижималась не к дощатой двери матушкиного чуланчика, а к влажным доскам корабельного кильсона и с той стороны по доскам стучала не ладонь матери, а волнующееся море. Волнение усилилось, корабль качало и вертело. Мне снова стало плохо, желудок скрутило узлом. Буря разыгралась не на шутку. Через щель я видела, как паруса туго натянуты ветром. Мне хотелось вновь спрятаться в беспамятство. Когда я очнулась в следующий раз, волнение на море ещё более усилилось.

Могучие волны поднимали корабль на дыбы. Небо приобрело свинцовый оттенок, порывистый ветер гнал по нему мрачные тучи. Неистовые дождевые потоки хлестали, словно плети. Парус убрали — сначала до четверти, потом до одной восьмой площади, но и оставшийся лоскут гнал корабль по морю, словно бешеный скакун колесницу.

Но то было только начало. Один миг — и небо почернело, всех нас пробрало холодом, и над морем разразился настоящий шторм, заставлявший вспомнить о гневе богов. Если раньше корабль подпрыгивал на волнах, то теперь зарывался в воду. Он нырял в провалы между вздымавшимися валами, грозившими обрушиться на нас и разнести судёнышко в щепки. Разинув рот, я в изумлении и ужасе таращилась на эти водяные горы.

Меня снова затошнило, и я, прижавшись ладонями к дереву футокса, напряглась, чтобы не опорожнить желудок прямо на парусину. Как может эта посудина из рангоутного дерева выстоять против такой тряски? Кто-то из команды, сбитый с ног, ударился о стенку каморки, и я взмолилась богам, чтобы они спасли меня, ради моего будущего мужа и будущих детей.

Натянутые снасти пугающе загудели на ветру, а потом с жутким треском лопнули. Сорванный парус унесло прочь вместе с нок-реей. Селена учила нас с сестрой относиться к смерти с презрением, но прекрасным и простым это казалось только дома, на суше. Здесь, в открытом море, плоть моя взбунтовалась, каждая моя жилка вопила от ужаса. Во рту пересохло, руки тряслись, как у паралитика. Чем усерднее пыталась я перебороть страх, тем сильнее он становился.

Отец! Мне отчаянно хотелось выскочить из моего укрытия и, выкрикивая его имя, броситься к нему в объятия. Высунувшись, я углядела его: когда судно в очередной раз нырнуло в водяной ров, он, стоявший посередине, схватил покинувшего своё место гребца и швырнул его назад, на скамью. Выкрикнув что-то гневное — до того случая мне не доводилось видеть, чтобы его лицо так искажала ярость, — отец заставил трусливого малого снова взяться за весло.

Корабль скакал, плясал и вертелся, его швыряло то вперёд, то назад, то вверх, то вниз, то в одну сторону, то в другую. Двое мужчин старались удержать рулевое весло, от которого теперь, впрочем, не было никакого толку. Бедные лошадки не смогли удержаться на ногах, и, попадав, в ужасе бились в своих тесных клетушках.

Теперь буря обратилась на нас. Вселенная сузилась до размеров мрачной серой окружности радиусом не более полёта пущенной из лука стрелы. Мы потеряли из виду все остальные корабли. Каждый раз, когда наше судёнышко взлетало на гребень волны, они оказывались всё дальше и наконец скрылись за беснующимися валами.

Нашему кормчему было не до поисков товарищей. Все силы корабельщиков уходили на отчаянную борьбу с разбушевавшейся стихией. Волна накатывала за волной, и, отбив атаку первой, приходилось сразу же готовиться к наскоку второй. Каждая из них отличалась от предыдущей, каждая была опасна по-своему, и очень скоро я, сама того не желая, научилась разбираться в волнах. Те, которые набирали высоту постепенно, хотя и выглядели устрашающе, настоящими горами, были наименее опасны, ибо корабль, врезавшись в такой водяной вал носом, рассекал его килем и проходил, плавно поднявшись и так же плавно опустившись. Пологие волны всегда сопровождаются другими, не столь длинными, но несравненно более крутыми и частыми. Они опасны тем, что корабль, оказавшись носом и кормой на гребнях двух волн одновременно и провиснув корпусом над седловиной, мог переломиться пополам. Или того хуже: соскользнув с одной волны и зарывшись носом в провал, оказаться накрытым следующей. Чтобы этого не случилось, гребцам приходилось держаться начеку и порой после нескольких гребков вперёд торопливо грести назад. И это — при том, что взбесившееся море так и норовило вырвать вёсла из их хватки.