Последняя из единорогов

Когда ему удалось встать, единорог повернулась и пошла, и Шмендрик последовал за ней, побаиваясь дуба, хоть тот снова стоял спокойно, как всякое дерево, никогда не ведавшее любви. Небо еще оставалось черным, но тьма его была водянистой, и Шмендрик различил плывущий по ней фиалковый рассвет. Небо согревалось, жесткие серебристые облака таяли в нем; тени тускнели, звуки теряли форму, темные очертания пытались придумать, кем они станут, когда наступит день. Даже ветер дивился сам себе.

– Ты видела меня? – спросил у единорога Шмендрик. – Ты наблюдала за мной, видела, что я сделал?

– Да, – ответила она. – Это была настоящая магия.

Утрата вернулась к нему, холодная и злая, как меч.

– Она ушла, – сказал он. – Я владел ею – она мной владела, – а теперь ушла. Я не смог ее удержать.

Единорог плыла перед ним, беззвучно, как перышко.

Где-то рядом знакомый голос сказал:

– Ты покидаешь нас в такую рань, чародей? Нашим мужчинам будет тебя не хватать.

Повернувшись на голос, он обнаружил перед собой прислонившуюся к дереву Молли Грю. Одежда ее была изодрана в клочья, волосы торчали смешными пучками, босые, грязные ноги кровоточили, она улыбалась Шмендрику, осклабясь, как летучая мышь.

А затем увидела единорога. Она не шелохнулась, не заговорила, но ее желтовато-карие глаза вдруг стали огромными от слез. Долгое время она простояла неподвижно, наконец оба ее кулака вцепились в юбку, и Молли слегка присела, согнув дрожащие колени. Лодыжки ее были перекрещены, глаза опущены, и все-таки Шмендрику потребовалось время, чтобы понять: Молли Грю присела в реверансе.

Он прыснул, и Молли стремительно распрямилась, покраснев от кромки волос до душки.

– Где ты была? – вскричала она. – Проклятье, где ты была?

Она сделала несколько шагов к Шмендрику, но смотрела за его спину, на единорога.

А когда попыталась пройти мимо него, чародей преградил ей дорогу.

– Не говори так, – сказал он, все еще не уверенный, что Молли узнала единорога. – Ты умеешь прилично вести себя, женщина? И без реверансов тоже обойдись.

Однако Молли оттолкнула его и направилась к единорогу, браня ее, как беспутную дойную корову.

– Где ты была? – Рядом с ее белизной и рогом Молли словно усохла до размеров зудливого жучка, однако на сей раз единорог опустила старые темные глаза.

– Теперь я здесь, – сказала она.

Молли рассмеялась, сжав губы.

– И какой мне прок от того, что теперь ты здесь? Где ты была двадцать лет назад, десять? Как ты смеешь, как смеешь приходить ко мне ныне, когда я стала такой?

Она прихлопнула ладонью по своей ноге, словно итожа себя: опустелое лицо, пустынные глаза, желтеющее сердце.

– Лучше бы ты и вовсе не приходила, зачем ты пришла теперь?

По сторонам ее носа побежали слезы.

Единорог не ответила, а Шмендрик сказал:

– Она последняя. Последний единорог на свете.

– Ну еще бы!.. – фыркнула Молли. – Только последний единорог на свете и пришел бы к Молли Грю.

Она протянула руку к щеке единорога, но та немного отступила, и рука легла под быстро дрогнувший подбородок. А Молли сказала:

– Ладно. Я прощаю тебя.

– Единороги не нуждаются в прощении. – Чародей чувствовал, как голова его начинает кружиться от ревности – не только к прикосновению, но к некой тайне, соединившей Молли и единорога. – Они предназначены для тех, кто только начинает, – сказал он, – для невинных и чистых, для новизны. Единороги – для юных девушек.

Молли робко, как слепая, гладила шею единорога. Потом вытерла белой гривой свои чумазые слезы.

– Много ты понимаешь в единорогах, – сказала она.

Небо стало нефритово-серым, деревья, миг назад вычерченные на темноте, снова обратились в настоящие деревья и посвистывали на рассветном ветру. Шмендрик, глядя на единорога, холодно сказал:

– Нам пора.

Молли мгновенно согласилась:

– Да, пока на нас не наткнулись ребята и не перерезали тебе горло за надувательство, бедняжки. – Она оглянулась через плечо. – Я взяла бы с собой кой-какие вещицы, но теперь они не имеют значения. Я готова.

Шмендрик шагнул вперед и вновь преградил ей дорогу.

– Ты не можешь пойти с нами. Мы совершаем поиск.

Глаза и голос его были настолько суровы, насколько он смог их такими сделать, а вот нос, чувствовал Шмендрик, недоумевал. Вымуштровать свой нос ему так и не удалось.

Лицо Молли закрылось перед ним, как крепость, ощетинившись пушками, пращами и котлами с кипящим свинцом.

– А кто ты такой, чтобы говорить мы?

– Я ее проводник, – важно ответил чародей.

Единорог издала негромкий удивленный звук, каким кошка сзывает котят. Молли воспроизвела его и расхохоталась.

– Много ты понимаешь в единорогах, – повторила Молли. – Она позволяет тебе странствовать с ней, хоть и не могу понять почему, но в тебе не нуждается. И во мне, видит небо, тоже, однако возьмет с собой и меня. Спроси у нее.

Единорог издала тот же звук и крепость, которой стало лицо Молли, опустила подъемный мост и распахнула все ворота, даже те, что защищали внутреннюю цитадель.

– Спроси у нее, – еще раз сказала она.