Последняя из единорогов

– Во всем вашем замке, мой господин, во всей земле и всех королевствах, какие сумел добыть вам Красный Бык, я желаю лишь одного – и вы только что сказали мне, что он не ваш, вы не можете отдать его или удержать. А какими бы сокровищами ни владели вы помимо него, я от души желаю вам наслаждаться ими. Хорошего вам дня, Ваше Величество.

Леди Амальтея шагнула к лестнице, но король преградил ей путь, и она остановилась, глядя на него темными, как отпечатки копыт на снегу, глазами. Седой король улыбнулся, и непривычная доброта его улыбки на миг пронзила ее холодом, ибо ей вдруг почудилось, что они чем-то схожи. Но тут он сказал:

– Я знаю, кто ты. Я почти понял это, едва увидев тебя с твоей кухаркой и твоим клоуном на дороге, идущей к моей двери. С того времени каждое твое движение выдавало тебя. Поступь, взгляд, поворот головы, пышность твоего дышащего горла, даже то, как ты стоишь без движения, – вот мои доносители. На недолгие сроки ты заставила меня теряться в догадках, и я благодарен тебе за это – по-своему. Однако время твое истекло.

Король оглянулся на море и вдруг с бездумной грацией юноши подступил к парапету.

– Прилив начинается, – сказал он. – Подойди и смотри. Подойди сюда.

Сказал очень тихо, но голос его почему-то покрыл крики уродливых птиц на берегу.

– Подойди, – страстно произнес он. – Подойди, я не трону тебя.

Принц Лир пел:

Я буду любить тебя весь свой век,
Пусть будет он и недолог…

Гадкая голова на его седельной луке подпевала басистым фальцетом. Леди Амальтея подошла и встала рядом с королем.

Волны влачились под плотным ветреным небом, взбухая и вырастая в море медленно, как деревья. Близясь к берегу, они припадали к воде, а затем набрасывались на него с тем же неистовством, с каким плененные животные бьются о стену и отпадают с рыдающим рыком назад, чтобы бросаться на нее снова и снова, сминая, ломая когти, а уродливые птицы меж тем скорбно орали. Волны были серы и зеленоваты, как голуби, пока не разбивались и не обретали цвет волос, которые ветер сдувал с глаз леди Амальтеи.

– Там, – произнес рядом с ней странный, высокий голос. – Они там.

Король Хаггард усмехнулся ей и указал вниз, на белую воду.

– Они там, – повторил он и засмеялся, точно испуганный ребенок, – там. Скажи, что это не твой народ, что ты пришла сюда не в поисках его. Скажи сейчас, что провела в моем замке зиму лишь по причине любви.

Ответа он ждать не стал, но отвернулся, чтобы взглянуть на волны. Лицо его изменилось до невероятия: упоение окрасило унылую кожу, скруглило скулы, ослабило тетиву рта.

– Они мои, – нежно произнес он, – они принадлежат мне. Красный Бык собрал их для меня по одному, и я приказал загнать каждого в море. Что может лучше, чем море, удерживать единорога, какое еще узилище способно его укротить? Ибо Бык стережет их, спящий и бодрствующий, он давно уже устрашил их сердца. Ныне они живут в море, и каждый прилив приближает их к земле так, что им остается до нее только шаг, но они не смеют сделать его, не смеют выйти из воды. Они боятся Красного Быка.

Где-то, уже неподалеку, принц Лир пел: «Прочие могут сулить больше того, чем владеют, все, что они накопили за долгую жизнь…» Леди Амальтея сомкнула лежавшие на парапете ладони и пожелала, чтобы он пришел к ней, ибо поняла: король Хаггард безумен. Внизу под ними лежал узкий землистый берег, и камни, и прибой, и ничего больше.

– Я люблю наблюдать за ними. Они наполняют меня радостью, – почти пропел детский голос. – Я уверен, это и есть радость. Впервые ощутив ее, я подумал, что умру. Их было двое в тенях раннего утра. Он пил из ручья, она положила ему на спину голову. Я подумал, что вот-вот умру. И сказал Красному Быку: «Я должен их получить. Всех сколько их ни есть, ибо нужда моя велика». И Бык переловил их одного за другим. Ему было все едино. Попроси я у него клопов или крокодилов, Бык переловил бы и их. Для него существует только одно отличие – между тем, чего я хочу, и тем, чего не хочу.

На миг он забыл о ней и склонился над низкой стеной, дав леди Амальтее случай сбежать с башни. Однако она осталась, ибо старый страшный сон просыпался вокруг нее, пусть и при свете дня. Прибой сотрясал камни и отступал, переваливая через них, а принц Лир все скакал и пел: «Но я буду любить тебя весь свой век, и никогда не спрошу любви».

– Полагаю, я был молод, когда увидел их в первый раз, – сказал король Хаггард. – Теперь я, должно быть, стар – по крайней мере, я собрал много больше того, что имел в ту пору, а потом все отверг. Впрочем, я всегда понимал: ничто не стоит того, чтобы отдаваться ему всем сердцем, ибо ничто не вечно, – и не ошибался, а потому, возможно, был стар изначально. Но всякий раз, как я вижу моих единорогов, наступает то утро в лесу, и я воистину молодею вопреки себе самому, и знаю: в мире, который вмещает такую красоту, может случиться все что угодно.