Последняя из единорогов

Ответил ему голос Шмендрика, королевского чародея, кроткий и торопливый:

– Конечно, это всего лишь некое героическое лэ, chanson de geste[37] из тех, что принц поет, отправляясь на поиски славы, или когда скачет, добыв ее, домой. Будьте уверены, Ваше Величество…

– Он никогда не поет здесь, – сказал король. – Не сомневаюсь, в своих дурацких блужданиях он распевает во все горло, потому что так положено героям. Но сейчас он пел здесь, и пел не о битве и доблести, а о любви. Где она? Я понял, что он поет о любви, еще не услышав его, потому что сами камни содрогнулись так, точно Бык заворочался в земле. Где она?

Принц и леди Амальтея переглянулись во мраке, и в этот миг они уже стояли бок о бок, хоть ни один из них не сдвинулся с места. А следом пришел страх перед королем, поскольку что бы ни зародилось меж них, он пожелал бы это отнять. Площадка над их головами вела в коридор, и они повернулись и побежали, хоть и видели не дальше, чем улетало их дыхание. Ее шаги были беззвучны, как обещание, данное ею принцу, зато его тяжелые сапоги били в каменный пол, как сапогам и следует. Король Хаггард не погнался за ними, лишь голос его зашелестел, летя по их следам, шепча нечто не слышное за словами мага:

– Мышка, мой господин, и сомневаться нечего. По счастью, мне известно замечательное заклинание…

– Пусть бегут, – сказал король. – Меня это более чем устраивает.

Когда же они остановились, где бы это ни произошло, глаза их встретились снова.

Итак, зима поныла-поныла и уползла – навстречу не какой-то там весне, но жалкому, жадному лету страны короля Хаггарда. Жизнь замка шла в безмолвии, наполнявшем этот дом, в котором никто ни на что не надеялся. Молли Грю стряпала и стирала, скоблила камни, чинила латы и острила мечи; она рубила дрова, молола муку, чистила лошадей и прибиралась в их стойлах, переплавляла для денежных сундуков короля краденное золото и серебро и лепила не содержавшие соломы кирпичи. А вечерами, перед тем как лечь, читала обычно новые посвященные леди Амальтее стихи принца Лира, и хвалила их, и исправляла орфографические ошибки.

Шмендрик, исполняя повеления короля, дурачился, и жонглировал, и шарлатанил, ненавидя это занятие и понимая: король ведает о его ненависти, она-то и доставляет ему удовольствие. Он больше ни разу не предложил Молли бежать из замка, пока король не уверился, что знает о леди Амальтее всю правду, однако и не пытался отыскать потайной путь к Красному Быку, даже когда король давал ему передышку. Казалось, что он сдался, не королю, но какому-то куда более древнему и жестокому врагу, который наконец-то настиг его – этой зимой и в этом замке.

А леди Амальтея становилась с каждым днем все более прекрасной, так же как день этот становился унылее и угрюмее предыдущего. Старые ратники, возвращавшиеся мокрыми и дрожащими из дождливых дозоров либо воровских вылазок, встречая ее на лестницах или в проходах, раскрывались тихо, как бутоны цветов. Она улыбалась им, мягко разговаривала с ними, но стоило ей отойти, как замок начинал казаться старикам еще более темным, чем прежде, и ветер снаружи тряс туманное небо, точно простыню на бельевой веревке. Ибо красота ее была человеческой и обреченной на гибель и стариков не утешала. Им оставалось лишь запахивать поплотнее промокшие плащи и ковылять к костерку в судомойне.

Зато леди Амальтея и принц Лир гуляли, беседовали и пели, испытывая такое блаженство, словно крепость короля Хаггарда обратилась в зеленый лес, девственный и затененный весною. Они взбирались, точно на горы, на кривые башни, устраивали пикники на каменных лужках под каменным небом, взбегали и сбегали по лестницам, словно по ласковым и живым горным потокам. Он рассказывал ей обо всем, что знал, и все, что думал об этом, и радостно сочинял для нее жизнь и мнения, а она помогала ему слушая. Она не обманывала принца, поскольку не помнила ничего из бывшего с нею до замка и до него. Она начиналась с принца Лира да им же и заканчивалась – если не считать ее снов, но те, как и обещал принц, вскоре поблекли.

Им редко теперь доводилось слышать ночной охотничий рев Красного Быка, однако, когда голодный звук этот достигал ее ушей, она пугалась, и вокруг них снова вставали стены и зима, как будто весна была всего лишь ее поделкой, радостным даром принцу. И ему хотелось обнять ее, но он давно уже понял, как боится она прикосновений.