Последняя из Лунных Дев

– Да, – осторожно начал он, – иногда мы беседовали о тебе. А еще однажды мы разговорились о Ранне. О том, что произошло перед тем, как она уехала, и как все это подействовало на тебя. Она натворила много бед, тут уж ничего не скажешь, – но она все-таки вернулась. А это уже что-то да значит. Быть может, она надеется на второй шанс? И может быть, в глубине души, ты и сама хочешь ей этот шанс дать?

Лиззи недовольно скосила на него глаза:

– Единственное, что я хочу сейчас дать Ранне – это обратный билет туда, откуда она явилась. И не смотри на меня так! Ты не хуже меня знаешь, что она собою представляет. Видел, какое шоу она закатила в тот вечер у фонтана. И ты сам тогда увел меня оттуда.

Эндрю глубоко вздохнул. Да, он тогда Ранну видел. И еще полгорода ее видели. А другая половина, которая не видела – обо всем была наслышана от остальных. Равно как и обо всем прочем, что Ранна вытворяла. Однако он видел и лицо Лиззи в тот момент, когда ее мать только-только вышла из машины, – это краткое мгновение узнавания и облегчения, прежде чем она спряталась за своим гневом. И теперь он не мог не задаваться вопросом: а не маскирует ли весь этот гнев нечто более глубокое, нечто такое, что она сама отказывается признать – давнюю глухую боль? Ту боль, с которой живут люди после того, как их сердце разбито.

Да, у них были серьезные проблемы, и он, конечно, многого не знал, – но все-таки три тысячи миль через всю страну даже для записной цыганки кое-что да значили.

– Может, она уже совсем другой человек? – тихо произнес он. – Может, она изменилась. Знаешь, такое бывает.

Лиззи вновь искоса глянула на Эндрю. На правой щеке у нее, точно злобный синяк, была размазана сажа.

– Она только что пропилила автостопом через всю страну с вещмешком и гитарой. Она продала машину, чтобы расплатиться по каким-то там долгам. Она гадает прохожим на судьбу и заваливается к друзьям переночевать на их диване. По-твоему, похоже, что она изменилась?

– Мне кажется, об этом еще рано судить. И тем не менее – она здесь. Я знаю, у тебя есть полное право на нее сердиться, но также я знаю и то, что ты не тот человек, который способен вышвырнуть свою мать на улицу. Начнем с того, что она совершенно на мели. И это – ее дом, Лиззи. Она вернулась домой.

Лиззи уперлась взглядом в землю, каблуком ботинка процарапывая канавку среди гари.

– Она давно уже отказалась от права считать это место своим домом. И она никогда не была для меня матерью. Она родила меня в шестнадцать лет и передала Альтее еще до того, как акушерка закончила ее обтирать. У нас с ней был один дом, одна зубная паста, один шампунь – но мы никогда не были матерью и дочерью.

– Может, она решила, что так будет лучше для тебя?

– Ты говоришь сейчас, прямо как она.

Эндрю пожал плечами. Он явно начал раздражать ее – однако пришел он сюда вовсе не за этим. Опустившись на землю рядом с Лиззи, Эндрю поднял палочку и начал рисовать в золе кружок.

– Слушай, а эта ее обмолвка в самом начале, – заговорил наконец он, – насчет сна… Ты спросила, как она узнала, что Альтея умерла, и она ответила, что у нее был сон. Что она имела в виду?

Лиззи взглянула в сторону.

– Ничего. Ничего она не имела в виду. Просто болтала ерунду.

– Я видел твое лицо, когда она это сказала, Лиззи. Это явно была не ерунда.

Он чувствовал, как старательно она обдумывает свой ответ, прикусив зубами нижнюю губу. Наконец Лиззи пристально посмотрела на него:

– Ты веришь в духов?

Его застал врасплох этот вопрос – или, вернее, то, как она это спросила, словно пробуя его реакцию.

– Если ты спрашиваешь, верю ли я в то, что после смерти некая часть нашего существа остается здесь – то да, я в это верю. Некоторое время после смерти отца мне постоянно казалось, что я слышу, как он у себя в комнате шуршит газетой.

– А ты не считаешь это самовнушением? Будто принимаешь желаемое за действительное?

На этот раз Эндрю не торопился с ответом, чувствуя, что подвергается новому и более критичному испытанию.

– Нет, – сказал он наконец. – Я считаю, что большинство из нас покидают этот мир, оставив какие-то дела незаконченными. Не сказав какие-то нужные слова, не использовав какие-то возможности, не исправив ошибки. Может быть, это и удерживает нас здесь. Как Джейкоба Марли с его цепями[17]. Все мы привязаны к этому миру своими сожалениями и раскаянием. И мы не можем отправляться дальше, пока не избавимся от них. Или, по крайней мере, пока не примиримся с ними.

В ее глазах внезапно выступили слезы. Они мелко дрожали на ресницах, грозя сорваться и упасть. Лиззи попыталась их сморгнуть, но было уже поздно: одна слеза покатилась по щеке, размывая дорожку в мазке сажи.

– Иногда я спрашиваю себя… – Она помотала головой и отвернулась, не договорив.

– О чем?

– Ни о чем. Забудь.

– Скажи мне, Лиззи. О чем ты себя спрашиваешь?

Она ладонью откинула волосы назад, оставив на лбу еще одну полоску сажи.