Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

Вечером Матвею идти в Ершалаим не пришлось. Какая-то неожиданная и ужасная хворь поразила его. Его затрясло, тело его наполнилось огнем, он стал стучать зубами и поминутно просил пить. Никуда идти он не мог. Он повалился на попону в сарае огородника и провалялся на ней до рассвета пятницы, когда болезнь так же неожиданно отпустила Левия, как и напала на него. Хоть он был еще слаб и ноги его дрожали, он, томимый каким-то предчувствием беды, распростился с хозяином и отправился в Ершалаим». Там он узнал, что беда случилась.

Слово пятница здесь явно не на месте: Булгаков не употребляет это слишком русское слово в тексте «древних» глав своего романа: в древней Иудее это ведь был не пятый, а шестой день недели, уже к вечеру перетекающий в ее седьмой день — субботу. Слово требует замены, но писатель диктует и сейчас не может отвлечься на поиски одного слова. Потом, потом… Этого «потом» не будет. Но главное определилось: и в «древних» главах начало действия — среда.

Разумеется, Булгаков сверяет ход событий по Новому Завету. И Матфей (26, 6) и Марк (14, 3) отмечают, что в Великую среду Иисус был в Вифании (у Симона прокаженного). Правда, никакого огородника, тем более работы Иешуа и Левия Матвея на огороде хозяина нет. Высокий, пунктирно изложенный сюжет писатель наполняет простыми житейскими реалиями. Проповеди проповедями, но и работать нужно: свежие и благодатные утра в Иудее созданы для работы…

И у евангелиста Матфея, и у евангелиста Марка в эту Великую среду в Вифании Иисус говорит ученикам, что дни его сочтены и погребение его близко. Но ученики не понимаю его.

И в романе Булгакова в этот день, глухой, неназванный, но легко вычисляемый день, Иешуа почему-то «заспешил» и ушел «около полудня один». «Заспешил»: его встреча с Иудой из Кириафа уже определена. Это «заспешил» и ушел «около полудня один» — один из немногих в романе знаков того, что путь Иешуа предначертан. Левий Матвей этого не знает.

Но Воланду очень хорошо известно, что произошло. (Не исключено, что и тогда, во время событий, ему было все наперед известно.) Поэтому он прибывает в Москву не в пятницу, а в среду — в свой день («среда — Вoтанов день»), в вечер среды, в память того самого вечера среды, когда в доме Иуды из Кириафа, при свете светильников, любезно зажженных Иудой, Иешуа Га-Ноцри схвачен и крестный путь его начался.

Теперь события в обеих частях романа рифмуются плотно: и в основном потоке повествования, и в «романе в романе» действие начинается в среду. Но подчеркивать это Булгаков не хочет. Совпадение, как часто у него бывает, укрыто. Начало события свернулось улиткой, спряталось, как в домик улитки, в середину 16-й главы.

В 1938 году, в продиктованной на машинку пятой редакции, роман начинался так: «Весною, в среду, в час жаркого заката на Патриарших прудах появилось двое граждан…» И вот теперь, когда перекличка во времени между главами «евангельскими» и главами «московскими» состоялась, писатель убирает слово среда в первой строке первой главы романа. Слово убрано, потому что понятие среда в романе заработало. Первую страницу своего романа Булгаков, как читателю известно, будет много раз править. Но к этому слову не вернется: слово ушло в подтекст.

Роману нужны намеки на тайны — прозрачные, поэтичные…

И еще одно очень важное (и незамеченное исследователями) изменение вводит Булгаков в структуру времени своего романа на самых последних ступенях работы.

Обратили ли вы внимание, дорогой читатель, на противоречие в расчетах времени в главе «Понтий Пилат»?

На протяжении всей главы время явно и неуклонно стремится к полудню. Действие в этой главе начинается «ранним утром», когда Понтий Пилат выходит в колоннаду. Потом он замечает солнце, «подымающееся вверх над конными статуями гипподрома». И вот уже солнце «довольно высоко стоит над гипподромом», так что его луч «подползает к стоптанным сандалиям Иешуа». Полдень все ближе, но его еще нет: «Приказание прокуратора было исполнено быстро и точно, и солнце, с какою-то необыкновенною яростью сжигавшее в эти дни Ершалаим, не успело еще приблизиться к своей наивысшей точке, когда на верхней террасе сада у двух мраморных белых львов, стороживших лестницу, встретились прокуратор и исполняющий обязанности президента Синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа». Солнце почти в зените: прокуратор, «прищурившись в небо, увидел, что раскаленный шар почти над самой его головой, а тень Каифы совсем съежилась у львиного хвоста».

Произнесена формула: «Дело идет к полудню». А когда Пилат объявляет свой неправый приговор, полуденное солнце уже прямо над его головою — свидетелем его преступления: «Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками у него вспыхнул зеленый огонь, от него загорелся мозг, и над толпою полетели хриплые арамейские слова…» «…Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо».

Полдень реализовался.

И вдруг заключающая строка главы — не случайная, внимательно выделенная в абзац: