Последняя командировка

— Я, знаешь ли, наме’ен свозить ее летом в Москву. Может быть, там ее поставят на ноги. Как ты думаешь?

Он ловил взгляд Дмитрия Николаевича, а тот отводил глаза — он не верил, что человека, пролежавшего пять лет, да притом немолодого, можно где бы то ни было «поставить на ноги». Все-таки он сказал:

— Да, очень может быть. Ведь она же встает понемногу. Почему ты раньше этого не сделал?

— Я возил ее в И’кутск, сюда п’иглашал бесчисленное количество в’ачей. У нее ведь не ’евматизм; у нее полинев’ит, обострившийся в связи с климаксом. Меня обнадеживали — п’ойдет в’емя, и она встанет. Но кажется, она никогда не встанет.

— Сколько Аннушке лет?

Арсений опасливо оглянулся на кровать жены:

— Тише… Пятьдесят шесть, если по-честному. Она ста’ше меня на четы’е года. Непохоже, п’авда? Ей не дать больше со’ока пяти.

Дмитрий Николаевич опять поддакнул, подумав при этом, что Анна поразила его в первую же минуту встречи тем, что оказалась лет на десять старше, чем он предполагал. Он считал ее моложе себя.

— Алисе было бы со’ок пять, — сказал Арсений и вздохнул: Алиса была его младшей сестрой, умершей в годы войны. — Да, да. Они с Женей были школьными под’угами. Пойдем спать, однако. Ты ничего не имеешь п’отив, мы п’иготовили тебе постель в комнате Алисы?

Дмитрий Николаевич усмехнулся:

— Я не боюсь призраков, чудак ты, право. Она так и не вышла замуж?

— Нет.

Арсений зажег свечу, и они поднялись по узенькой лестничке в комнату Алисы.

VI

Дмитрий Николаевич снял фотографию и, улыбаясь, принялся ее разглядывать: две девочки, почти одного роста, в коротких платьях и широкополых шляпах, стояли взявшись за руки и щурясь от солнца. Совсем выцвел и потускнел бледно-коричневый фон фотографии, но воображение дополнило то, что уже невозможно было разглядеть: Дмитрий Николаевич видел за их спинами крышу дома, забор, деревья за ним и белые пятна у ног девочек — это куры. Фотография была любительская и сделана на даче, под Ленинградом, где одно лето он гостил у Арсения, а по соседству жили Татьяна и Женя со своими родителями. Может быть, именно тогда решилась его и Женина судьба… Он вспомнил ее, какой она была со дня их знакомства, в то памятное лето, и наконец в час их прощания, перед его отъездом. Ему показалось тогда, что он не увидит ее больше. Сейчас он старался убедить самого себя, что не было этого ощущения, но это ему плохо удавалось.

Арсений вышел. Дмитрий Николаевич повесил на место фотографию, разделся, дрожа от холодного и сырого воздуха — из окна дуло, — и лег на крепко набитый соломенный тюфяк; легкая пыль, поднявшаяся от тюфяка, защекотала ноздри. Запахло сеном. И снова вспомнилось Дмитрию Николаевичу то лето… Оно было таким далеким, что минутами думалось — было ли?

…Был ли он? Была ли Женя? Сейчас ему казалось, что она в другом мире и путь к ней заказан. Воспоминания, похожие на кадры старого фильма, шли своим чередом, не опровергая этого ощущения. Дмитрий Николаевич видел Женю тринадцатилетней, в платье с горошинами, длинноногую и с острыми локтями. Ее веснушки, и слегка выдвинутый вперед подбородок, и темные небольшие смеющиеся глазки, живые и быстрые, две косы каштанового цвета, отливающие медью, толстые, как жгуты, и круглый затылок, и белую дорожку пробора. У нее был румянец цвета шиповника на крутых скулах. У Жени были красивые тонкие руки с длинными пальцами; иногда они сжимались в крепкие кулачки, тянулись к его лицу и наносили увечья… Однажды она расцарапала ему подбородок — и ногти у нее тогда были не совсем чистые. Мать Арсения смазала ссадины йодом, а про Женю сказала, что она совсем не женственная и поэтому вряд ли выйдет когда-нибудь замуж. Женя заявила, что это и не входит в ее жизненные планы.

Да, подростком она была забиякой и драчуньей, почему же теперь она стала такой кроткой, такой послушной и никогда не выпускает коготков? Почему она позволяет ему себя обижать? Зачем отпустила его сюда? Может быть, ей удалось бы удержать его. Не нелепо ли «старику» пускаться в такое дальнее и бесцельное — да, сейчас ему так показалось — путешествие? Она царапалась, когда ей было тринадцать лет, а заметив на руках его или на лице следы своих когтей, залитые йодом, хохотала, широко открыв свой большой рот и показывая редкие зубы.

Татьяна говорила язвительно:

— Женечка, сейчас ты очень некрасива!

— Мне это все равно. — Но она затихала, и жалко смотрели куда-то в сторону ее, ставшие печальными, глаза.

В такие минуты она казалась Дмитрию Николаевичу похожей на прихворнувшую обезьянку, и ему было ее жалко.

Будто кто-то разбудил ее вдруг среди ночи и показал ей, ребенку, ее будущую неприметную судьбу, равнодушного мужа и неудачника сына. Да, сын его, который учится на плотника, бесспорно неудачник. Он не стал музыкантом, хотя мог им стать.

Была ли Женя с ним счастлива? Да, какое-то время. Когда она так неожиданно похорошела. Он осторожно брал ее за руку и, разглядывая розовую ладонь и продолговатые ногти, аккуратно подстриженные, говорил шепотом: