Последняя командировка

— Будет вам, Аня. Для нас с Сеней вы всегда останетесь молодой. Ведь мы постарели все вместе… И потом, вспомните французскую пословицу: «Каждое время года имеет свои преимущества».

Она улыбнулась и покачала головой:

— Ну, нет. Может быть, когда в семье растет молодое поколение… Впрочем, Сеня у меня молодой. Он и физически, и морально крепок еще, подвижен, живуч, легок на подъем. Это болезнь меня скрутила — шутка ли, пять лет, — а то и я бы еще прыгала.

— Вы поправитесь.

— Ну, где там. Пять лет валяюсь. Ревматизм. Нет, я, знаете, утешаю себя иначе: что жизнь на земле — это только маленькая часть нашего существования. Вот я умру, а потом начну жить сначала, может быть на какой-то другой планете, в другой какой-нибудь сфере — этого я не могу знать. Но я заставляю себя верить, что вновь буду ребенком, потом девушкой — и так множество раз. Смерть противоестественна. Конец мой будет началом другого существования…

Дмитрий Николаевич зябко повел плечами. Он не любил задумываться о том, что будет с ним «там».

— И вам удается заставить себя этому верить?

— А вам кажется это неправдоподобным? — В глазах ее он прочитал испуг. Ей очень хотелось, чтобы он подтвердил ее домыслы, но он ответил рассеянно:

— Не знаю. Право, не знаю.

Анна Александровна вздохнула:

— Да, конечно. Должно быть, все это бред. — Она вновь стала расспрашивать о Москве, о работе его и о Жене, которую помнила девочкой. — Она лет на пять меня моложе. А может быть, и на восемь. Я помню ее: такая длинноногая, смешливая. Она была подругой нашей покойной Алисы. Они учились вместе.

Вернулся Арсений. Он вошел румяный, с красными руками, и на ботинках его был снег.

— За водой ходил. П’идется подождать, когда закипит чайник. У нас тут газа-то нет. Плитка да ке’осинка. И все-таки лучше, чем у вас, ей-богу. Люблю наш Абакан. — Он сел и принялся рассказывать о своих поездках по тайге, о работе в музыкальной школе, о театре: — Я, б’ат, по тайге-то поездил…

Дмитрий Николаевич подумал: «Как это у него обыденно звучит — «поездил». Все равно как поездил по Кавказу, по Белоруссии… А ведь тайга — место заповедное…»

— Мне п’иходилось и с таежными медведями вст’ечаться. Се’ьезно. Здесь есть сказитель. Лет восьмидесяти ста’ик — вот я за ним однажды гонялся! Куда нн п’иеду, гово’ят — «только что выехал». И знаешь, где я его нашел? В тайге. Он соби’ался идти на медведя, да я ему помешал.

— Значит, с медведем ты все-таки не виделся?

— Нет. В тот ’аз — нет. А вообще мы знакомы.

— Чем же ты сейчас главным образом занимаешься?

— ’аботаю в здешней музыкальной школе п’еподавателем фо’тепьяно и исто’ии музыки. Это и есть моя главная п’ивязанность. К учительству, ты знаешь, п’извание надо иметь. А я люблю педагогическое дело. Но бывает, что наскучит учить музыкальной азбуке малышей и ставить им ’уки. Это нелегко и неизвестно, что сулит в будущем. Конечно, очень п’иятно, когда твоя ученица с блеском сдает экзамен в столичной консе’вато’ии. В п’ошлом выпуске у меня была такая девочка. Хакаска, между п’очим. Это тоже, учти, имеет значение — девочек здесь не так уж охотно учат, и эту я вы’вал почти насильно у ’одителей. П’остые люди — что с ними поделаешь? Ну, ’азумеется, моя Габ’иель — не из ’ядовых. Она и сама — малютка совсем, восьми лет, сумела п’отивопоставить волю свою насилию ’одителей. Не без моей помощи, конечно. Так с чего я начал?

— Что тебе — иногда надоедает…

— Да, да. Я отвожу душу в поездках. Поездки эти — тоже не п’огулки. Я изучаю хакасскую музыку и соби’аю фолькло’ для И’кутского научно-исследовательского института.

— Так ты бы оставил школу…

— Невозможно. Не так-то легко объяснить, чем мне этот п’оцесс до’ог, то есть я не знаю — сумеешь ли ты понять… Я соби’аю и коплю не для себя. Я не скупец, не коллекционе’ и не из тех, для кого научная ’абота, поиски эти являются самоцелью. Я должен отдавать найденное, и отдаю, и хочу видеть, как это п’ививается.

«Странно, — подумал Дмитрий Николаевич. — Ведь это примерно то же, что я ему говорил в машине, а он — мне не поверил!..»

Однако он промолчал.

— ’аботаю и с выпускниками — все это дети из п’остых семей, с невысоким общим ’азвитием, по’ой полные самых нелепых п’едставлений о жизни, п’ед’ассудков, и вот они иг’ают т’ехголосые инвенции Баха; изучают исто’ию музыки. Иногда я бе’у их с собой в мои поездки. Вот так и получается, что мои две п’офессии — педагогическая и научная — восполняют одна д’угую, составляют нечто единое…

— И кроме того ты пишешь музыку для пьес местных драматургов?

— О, да. И даже музыкальную пьесу сочинил в соавто’стве с одним из них. Она ’епети’уется сейчас в теат’е, и ты увидишь ее…

Арсений говорил долго и все так же темпераментно о своих учениках, которые сейчас учатся в консерваториях в различных городах Союза, выступают в ансамблях, на фестивалях…

Подсев к роялю, он наигрывал хакасские песни, собранные ими обработанные:

— Сбо’ник готовлю.

Так незаметно пролетел вечер.

Часы пробили одиннадцать. Арсений встал и на цыпочках подошел к постели. Анна Александровна спала.

Он наклонился и осторожно поцеловал ее в висок.