Последняя коммуна

«Вот интересно, если убрать из жизни все календари, численники, всякие там ежедневники, исключить упоминание о днях на телевидении, радио и т. д., то сможет ли человек контролировать прожитые даже самим годы? Ну, вот вчера ведь вышел утром на работу – понедельник, работаю, что-то догоняю, что-то или кого-то жду, разговариваю с людьми. Но, что бы ни делал, все дни, за малым запоминающимся исключением, сливаются в один. И если этого, особенного, исключительного нет, то вся неделя сливается в один день! И ведь именно потому детство кажется долгим, что каждый момент отличен от другого – с другими мыслями, с другим настроем. А ты с каждым часом прогрессируешь, растёшь, запоминаешь почти все моменты и действия и, складывая потом это во времени, получаешь длинный, насыщенный и отличный от других, день… Ну, а во второй половине жизни занимаешься, в основном, чем-то давно знакомым, рутинным, не требующим никакого напряжения – ни физических сил, ни моральных, ни слишком интеллектуальных… И всё идёт на самотёк, как вода в тихой равнинной реке… Неприятные мысли поразили своей неизбежной действительностью. А может, это город? Ведь я же знаю, что вдали от цивилизации человек постоянно вынужден самой жизнью бороться за своё существование. Конечно, где-то меньше, где-то больше. Но в основе своей жизнь села и деревни – это борьба, а борьба – это жизнь! Но ведь и здесь я борюсь за своё благополучие, немного по-иному, но суть та же!.. Эх, доработаю до пенсии, начну читать больше, может, ездить в неизвестные страны, а может, книгу напишу… Посмотрим…»

                              * * *

Тесть меня встретил обиженный.

– Среди недели что? Совсем нет времени навестить? Хоть ненадолго. Я уже совсем прокис – и телом, и мыслями. Только и делаю, что в окошко гляжу, дак и то хорошего мало…

– А что так? – я распаковал переданные женой медицинские салфетки и обтёр раздевшегося и помогавшего мне с нетерпением тестя.

– Да то! Всю жизнь бежал, а вот стоило остановиться, так стал опять о ней же, о жизни и думать. Ведь получается, и я не очень, слава Богу, живу, если сын мой от первой бабы совсем забыл, что я ему отец. Грустно и немного обидно… – Тесть с усилием, старательно приподнимался на руках, чтобы я достал салфеткой места, куда он сам дотянуться не мог.

Я не показал вида, что удивился, хотя совершенно не знал об этом. Не зная, что сказать, сказал первое, что пришло на ум:

– Может, нужно встретиться с ним, поговорить? Кстати, я даже не знал об этом. Это секрет? И где он живёт? В вашей деревне?

Тесть надел чистую футболку, укрылся по пояс простынёй и, сложив руки на живот, ответил:

– Нет, в соседней деревне с матерью, моей, понимаешь, первой женой. Я на ней за сорок дней до армии женился. А через год, уже в армии, письмо от неё получил, что меня они с сыном не любят и что теперь замуж она выходит по любви. Я даже не поехал к ним после армии – запретила строго-настрого. Только в сельский совет зашёл, печать в паспорт поставить, что разведён и – всё. И заново всё начал, с чистого листа.

– Ну, а что тебя мучает? По-моему, сделал всё, как она захотела. И сын, наверное, тебя не знает. Тот мужик – ему отец!

Тесть посмотрел на меня и грустно ответил:

– Я тоже так думаю, только вот здесь, – он приложил здоровую пятерню к груди, – всё чаще ноет. Больно! – он немного помолчал, – эх, чичас бы настоячки на берёзовых почках, с духом леса берёзового или на кедровых орешках – с духом тайги! То и другое допускаю, когда душа скулит…

Он немного помолчал и снова заговорил, понимая, что я жду именно продолжения рассказа о деде Коле!

– Родила она, Ольга, дочь. Я-то в армии был, но мать писала, что сосед от счастья, словно и не ходит уже – летает! Всё сам делает, вроде как даже сам бельё стирает. – Тесть снова помолчал для убедительности, посмотрел на часы, в окно и, разгладив простыню на животе, продолжил: