Последняя коммуна

Тесть вылупил в испуганном возмущении глаза и, надув щёки, выпустил воздух: – Ну и ну…

                              * * *

Сегодня нас домой отпустили, ведь один день уже ничего не решал. Тесть, наконец, уяснил проблему и обратную дорогу молчал, морща лоб и что-то думая.

– А скажи, как это я буду три месяца лежать? Или врач меня обманул? Это же немыслимо! Ладно бы нога совсем отломилась, а то она же есть! У нас, когда я салагой был, землемеру совхозному – Лёхе Пашутову, косилкой на покосе обе ступни отрезало – еле спасли. Однако через два месяца он уже на маленьких протезах шпарил, как настоящий, и даже с работы не ушёл. В смысле, его на лёгкий труд перевели – веники для фермы вязать и черенки для лопат и тяпок готовить. Но ведь он на ногах ходил, хотя, конечно, лошадь была к нему прикомандирована. А тут три месяца! И ещё, если всё хорошо…

Я не пытался его успокаивать, потому что тесть сам всё понимал, и врач объяснил доходчиво. И он, не слыша в поддержку моё возмущение, замолчал и совсем загрустил…

Дома жена моя тоже встревожилась, но уже сам тесть её успокоил:

– Не переживай, Дашута, на мне, как на псе добром, всё зарастёт. Если не к весенней охоте, то к первым грибам точно бегать буду.

Мы с ним по очереди приняли ванну, и уже вечером всей семьёй сели за стол. Как ни странно, тесть выпил только рюмку своей знаменитой настойки и больше – наотрез отказался…

Когда Даша пошла укладывать сына, мы остались вдвоём, и я задал ему вопрос, который меня очень волновал:

– Скажи, отец, а что за человек дед Коля Комель? Как-то он обособленно живёт, или мне показалось?

Тестя я впервые назвал отцом и, хотя это получилось спонтанно, я заметил, что он этому как-то обрадовался. Наверное, это означало для него моё безоговорочное признание его как старшего авторитетного родственника. Он подумал и, кивнув на рюмку, ответил:

– Ну, капни чуток, чтобы память прочистить – хмельному труднее соврать! И расскажу я тебе о деде Коле всё, что знаю, а знаю я о нём много – с самого детства его помню… – Он поднял рюмку и, сглотнув налитое, заел кусочком яблока.

– Ну, слушай. А поведаю я именно суть, ту, которая сейчас его, наверное, гложет. Но ты молчи, ведь буду вспоминать…много лет прошло.

                              * * *

– Помню я его, конечно, не с самого детства, а с того момента, как стал на улицу выбегать – годов с пяти-шести… Ему-то, наверно, уже было лет двадцать, можа, чуть больше. Сразу запал он мне в память здоровым, тёмным в волосах и громким. Деревни только поднимались после войны, и молодёжи в то время было мало – вся военная. Это если мне было в писят пятом пять лет, то ему… с тридцатого года – двадцать пять!

Тесть, запутавшись в подсчётах, облегчённо вздохнул, и посмотрев в раздумье на рюмку, продолжил, махнув рукой:

– Почему его в армию не взяли – не знаю, но охотились они по той поре знатно. И на медведей, коих развелось за войну у нас, и на волков, да и сохатых били кажную неделю. А это в ту пору большой задел был для голодной страны. И получилось, что он там главным стал, можно сказать, первым. Ведь в основном, ещё до окончания войны, с ним в лес одни бабы ходили, тоже, конечно отчаянные, однако, бабы… По завершению войны совсем мало кто вернулся, а кто вернулся – то простреленный в решето, то хромой или безрукий… А он смелый, здоровый, как сам медведь, кровью тайгу понимал, ещё и удачливый, говорили! Но, дело молодое, нарасхват парни шли, хоть и грех, а куда деваться. Вот и у трёх молодых вдов почти в одно время пузы показались. И вроде одни живут, и парней нету, а тут – гляди! Но к нему без претензий. Да и кто мог тогда ему что против сказать – не знаю, был он, правда, силён и суров. И чтобы было тебе понятнее – одиннадцать медведев он ножом и рогатиной взял только в одну зиму, на десятый год после войны! Это как развлечение у него было, игра – таёжная рулетка, хотя оружие выдавали им хорошее, через заготконтору…

Тесть вдруг замолчал и, извинительно помолчав, добавил:

– Что-то меня в сторону от темы понесло. Ну, да ладно, к'aпни ещё для

красноречия… – он легко опорожнил рюмку и, поковыряв вилкой в тарелке, продолжил. – И вдруг он женился! Мне уже лет семь-восемь было, совсем по тем временам здоровый, понимал всё. Так вот Оля – жена его неожиданная, была просто сказкой лесной, царевной. И красотой удивительна, и характером покладиста, и работяща! А что самое-то обидное для многих – совсем молода. Было ей в ту пору конец семнадцати, начало восемнадцати годов. Но влюбилась она в него, как лебёдка в лебедя влюбляется – на всю жизнь. Прошли у них праздники свадьбы, отшептали ночи страстные – пора ему в лес. Ну ушёл, так она, пока его неделю не было, места себе не находила, мучилась. А как он пришёл из тайги, говорит ему, мол, всё, только с тобой. Он, как бы вначале – нельзя, то да сё. Только она не отступила. И стала с ним ходить в лес как помощница, загонщица и даже стрел'oк… – Тесть опять остановился и, посмотрев на часы, засомневался, – завтра вставать же рано, может, спать пойдём? Потом доскажу?