Последняя коммуна

Я не согласился: – Ты, отец, в больнице на год вперёд отоспишься, ещё устанешь. Давай доведи до окончания историю…

Он подморгнул мне и продолжил:

– Ну, год проходили, слава Богу. А на зиму затяжелела она. Пока было не видно, никто и не знал, а на Рождество, приметив её в новом деревенском клубе с хорошим брюшком, зашептались – всё, нужно Николаю нового помощника! К тому и шло. Однако в феврале уговорила она его в последний раз на медведя сходить вместе. А что? Медведь для него, что мне теперь заяц, наверно. Вот он и решил посвятить медведя будущему сыну. Дальше расскажу, как люди говорили потом. – Тесть смахнул со лба капельки пота и, хлебнув остывшего чая, продолжил:

– Лёжки медвежьи он, считай, все знал наперечёт, даже, где какой зимует. Вот и выбрал самца поматёрее. Натоптал себе место около огромной сосны, рогатину крепкую срубил, нож удобно на ремне расположил. Ольгу же с карабином поставил метрах в двадцати сбоку, именно чтобы смотрела, ведь в себе он был уверен на сто процентов. Будить матёрого долго не надо, и уже через две минуты он стоял спиной к сосне с ножом наизготовку, упирая рогатину в основание дерева. Но… вот же судьба-злодейка! Медведь, сразу из берлоги, несколько минут на солнце ничего не видит и поэтому сначала рвётся на голос и запах. И, хотя Николай орал, материнский запах Ольги матёрый почуял быстрее, ведь стояла она по ветру к берлоге. Поэтому, слепой от солнца медведь встал во весь свой огромный рост и, маша лапами, пошёл на Ольгу. Охотник, бросив ненужную рогатину, кинулся за ним, взревев громче медведя… В общем, выстрелила Ольга, когда медведь был уже в метре от неё и, на их счастье, попала ему прямо в сердце. Но он по инерции сходу упал на неё, вдавив девушку в снег, чем спас её от когтистых лап, конвульсивно режущих наст. Николай молниеносно прыгнул на матёрого со спины и, одним ударом ножа перерубив ему лён, перевернул полутонную тушу, как мешок картошки. Ольга смотрела на него почерневшими от ужаса глазами и молчала – даже не заплакав. Когда он притащил её на нартах для перевозки мяса домой, Ольга ночью скинула младенца, уже сформировавшегося мальчика, умершего ещё во чреве.

Тесть, разволновавшись, рассказывать больше ничего не стал. Взяв с него обещание закончить рассказ, как только приеду к нему проведать в больницу, и подсобив доскакать до туалета, а потом в комнату, сам тоже ушёл спать. Представив себе, что испытала юная женщина, когда на неё навалилась стопроцентная смерть, ощутил на затылке дрожь от страха:

«Неужели это возможно пережить?»

                              * * *

Рано утром я завёз тестя в приёмный покой и вручил ему сотовый телефон жены.

– Это – связь. Ты здесь надолго, а мы постоянно быть около тебя не можем. Поэтому по вечерам, допустим, в восемь вечера, будем созваниваться, а, как возможно, я заезжать буду. Всё, не грусти и слушай врачей!

Я быстро вышел из больницы, а тесть, сразу став ребёнком, махал мне, прощаясь, через большие окна приёмного покоя…

На работе часто вспоминал историю, услышанную вчера от тестя и отвлекался, что очень злило. Решил, что в первый же выходной поеду в больницу и дослушаю рассказ, а с другой стороны, уже думал, что нужно всё же съездить в деревню, к самому деду Коле. Что его вдруг так забеспокоило, если он просит о помощи почти незнакомого человека?

… Вечером звонил в больницу. Бедного тестя трудно узнать, больница полностью его поглотила. Жалуется, что даже окна открывать нельзя (и это в конце марта, когда он уже на ночь дома почти не топит) – вокруг старички и инвалиды. Нос, говорит, ничего не чует совсем, хотя в тайге запах лося

чувствует за километр. И нога вдруг заболела, и шум постоянный, и в туалете тошно до слёз. Еле успокоил, обещая завтра заехать. Уже перед сном он звонил сам и сообщил, что назавтра назначена операция.

– Так что, пока ноги не бей. Как приду в себя после наркоза, позвоню – прибежишь. Я этот аппарат уже совсем освоил – полезная вещь, жалко, в тайге такого нет пока, очень бы удобно было… – Он ещё хотел много сказать, но я сообщил ему, что разговор идёт за деньги, и он моментально отключился…

                              * * *

Операцию ему сделали в четверг. В пятницу заехать к нему не смогли, а на субботу у меня дежурство ночное на работе – за отгул. Но жена, сходив с сыном к нему в больницу, сообщила, что он ждёт меня с нетерпением. В воскресенье, ближе к обеду, собрался к нему и я. Тесть уже лежал в общей палате на большой медицинской кровати около окна. Нога, задранная тонким тросом немного вверх, была веерообразно протыкана тонкими железными стрелами, соединёнными в круг.

Увидев меня, он попытался улыбнуться, но это плохо получилось, и на глазах неожиданно заблестели слёзы.

– Видал, какое колесо прилепили? Я думал, там загипсуют чего, замотнут, пускай побольше… А тут они меня вообще привязали к койке, – он с обидой откинулся на приподнятую спинку кровати и замолчал.

Я сел рядом на стул, положив ему на столик гостинцы, собранные женой. Тесть посмотрел на это с иронией, заметя:

– Есть тоже не буду! Я же вставать не могу, понимаешь или нет? Неужели такой глупый?