Последняя королева

Она была права. Время работало на меня и против Филиппа. С каждым днем его тревога росла: мало того что чума распространялась с ужасной скоростью, так еще по дорогам рыскали бандиты, а предсказатели близкого конца света приводили в ярость обезумевшие толпы. Многие проповедовали против фламандцев, обвиняя их в постигшем Кастилию бедствии. Едва завидев моего мужа и его свиту, люди кричали: «Flamencos fuera!» – «Фламандцы – вон!»

В замке дону Мануэлю приходилось не лучше. Будучи, как всегда, в курсе всех сплетен, Беатрис выяснила, что из-за постоянных угроз коротышка-посол отказывается куда-либо выходить без вооруженной охраны. Коннетабль прямо объяснил ему, что у Бургоса нет средств для длительного содержания королевских особ и вряд ли они смогут позволить себе обеспечивать всю иноземную свиту его высочества. После того как притязания дона Мануэля и Филиппа на казну закончились неудачей, посол в отчаянии начал просить в долг у своего бывшего господина и моего свекра, но пока что его величество император Максимилиан пребывал в раздумьях. У дона Мануэля быстро заканчивались деньги на подкуп знати, и вскоре между ним и несколькими грандами вспыхнул скандал. Кто-то из вельмож даже предложил ему посоветовать его высочеству переплавить золотое блюдо со своего обеденного стола, пока за него это не сделал кто-то другой.

– Никогда не видела, чтобы весь двор был настолько раздражен, – с озорной улыбкой заметила Беатрис. – Можно подумать, его высочество и дон Мануэль теперь самые непопулярные личности в Испании.

Это известие я встретила с радостью. На дорогу до Испании адмиралу и моему отцу могли потребоваться недели. Пока Филипп и его сторонники сражались с вельможами, у них не оставалось времени на меня. Казалось, в ближайшие пять месяцев или около того мне ничто не угрожает. Если, конечно, не случится преждевременных родов.

Я вернулась в комнату. Донья Хосефа сидела на табурете возле камина, добавляя вставку на талии к моему новому парчовому платью, а Беатрис вышивала подол. В ужасе увидев обветшалые остатки моего гардероба, Беатрис не переставала жаловаться, пока не уговорила местного торговца пожертвовать немного дорогой ткани, из которой они с доньей Хосефой соорудили для меня три новых платья и плащ.

– Сегодня в замке опять пиршество, – заметила я. – У ворот горят факелы.

Беатрис нахмурилась:

– Дон Мануэль, может, и жалуется на бедность всем, кто готов его слушать, но никогда добровольно не откажется от удовольствий. Не понимаю, как он вообще смеет называть себя испанцем? Во всем королевстве свирепствует чума, люди гибнут, зерно гниет на полях, а он десятками режет гусей и быков для своих празднеств?

– Больше ему нечего предложить, – усмехнулась я. – Либо он будет кормить вельмож, либо они сожрут его самого.

– Будем молиться, чтобы адмирал и его величество приехали до того, как фламандцы сожрут всю Кастилию.

– Тихо, Беатрис. – Я приложила палец к губам. – Кто-то идет.

В доме никого больше не было. Моя сводная сестра Иоанна сообщила, что сегодня вечером ее не будет, отделавшись невнятными отговорками, а я не стала расспрашивать: и без того мне было трудно выносить ее притворно-подобострастные манеры и кошачий взгляд. Я могла вообще отослать эту даму прочь, но сочла разумным держать ее и коннетабля поблизости.

В коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и ворвалась Иоанна. Волосы ее были растрепаны; судя по драгоценностям и роскошному платью, сегодня вечером она пировала вместе с придворными.

– Идите скорее, ваше высочество! – выдохнула она. – Сюда из замка несут эрцгерцога! Он… он серьезно болен!

* * *

В покоях стояла зловещая тишина. В своем пышном костюме Филипп лежал на красном парчовом покрывале. Его расшитый серебристой нитью камзол был расстегнут до пупка, открывая намокшую от пота льняную рубашку. При виде его я замерла. Как бы я его ни презирала, но он всегда был полон сил и пребывал в движении. Не шевелился он, лишь когда спал – после ночи страстной любви или выпив лишнего.

В передней я заметила Вильену и Бенавенте. Иоанна с побелевшим лицом прижалась к своему мрачному одноглазому мужу. Видимо, именно они принесли сюда Филиппа, но, судя по их позам, готовы были бежать прочь, едва я повернусь к ним спиной. Хотя чума еще не распространилась на север, малейший ее признак сводил на нет любую видимость преданности.

Над кроватью склонился врач в черном халате. Услышав мои шаги, он повернулся ко мне, и при виде его обреченного взгляда у меня замерло сердце.

– Что с ним? – еле слышно спросила я, неожиданно поняв, что голос мой совершенно спокоен, хотя и тих.

Врач вздохнул:

– Мне сказали, что днем его высочество жаловался на боль в животе и удалился в свои покои отдохнуть. Позже он сообщил, что будет присутствовать на вечернем пиршестве, где лишился чувств. Сперва я подумал, что он перепил вина или съел несвежего жаркого, но, осмотрев его, я склонен полагать, что он уже какое-то время боролся с болезнью.

Я взглянула на стонущего в бреду Филиппа.