Последняя любовь Екатерины Великой

Конечно, все не бывает совсем гладко, нрав у младшего внука Константина оказался весьма похожим на деда – Петра Федоровича, мальчик рос строптивым и резким, если ему что-то не нравилось или старший Александр не уступал, Костя мог попросту ударить или даже укусить брата! Но обычно они играли и занимались делами мирно, а занятия эти были весьма разнообразными. Великие князья сами копали, сажали овощи, пахали, бороновали, ловили рыбу, строгали и пилили, штукатурили… Бабушка считала, что никакое умение не повредит, только вот музыке, в которой не разбиралась и которую просто не слышала (такова была особенность ее природного слуха), не учила, говорила, что если захотят, то сами попросят научить «бренчать» на клавесине. Не попросили, видно, не желая портить бабушкины нервы, а может, тоже недолюбливая музыку…

И очень часто рядом с великими князьями оказывался ненаглядный Саша Ланской. Как тут не любить человека? В Царском Селе вокруг Екатерины был магический треугольник – два внука Александр и Константин и фаворит Ланской. Все трое очень любили немолодую уже женщину, которая больше всего на свете любила этих троих. Она чувствовала себя словно защищенной любовью. Это ли не счастье? Неужели что-то могло его разрушить?

Ланскому приходилось клеить пластырей все больше и больше, малые дозы уже не помогали, а разочаровывать восторгавшуюся его способностями Екатерину бедный Саша не мог. Соболевский ужасался, призывая быть осторожней, грозил самыми страшными последствиями, но отраву давал. Постепенно Ланской оказался вынужден не только клеить пластыри, но и принимать порошки внутрь.

– Александр Дмитриевич, я вашего рвения не разумею. Да ведь вас так более как года на два не хватит! Вся натура ослабнет, любая простуда может стать смертельной.

Ланской махнул рукой:

– Да мне и столько не продержаться. Вон вокруг государыни сколько красавцев да умниц, куда тут мне-то!

Неладное заподозрил Роджерсон, уж слишком прытким был Ланской. Пусть молод, пусть горяч, но не настолько же! А главное, помощи попросила… Екатерина!

Лекарь даже не сразу понял, о чем речь, ведь государыня не признавала лекарства ни в каком виде, презирала лекарей и безо всяких вспомогательных средств отличалась неуемной страстью в постели. Помогать скорее нужно ее любовникам. Осознав, что ненасытная Екатерина намерена подхлестнуть себя порошком из шпанской мушки, Роджерсон внимательно расспросил императрицу и догадался, что дело нечисто. Для нее самой лекарь сделал очень слабенький порошок, потому что прекрасно понимал опасность его приема, а вот с Ланским поспешил поговорить откровенно:

– Александр Дмитриевич, вы пользуетесь кантаридами?

Тот почти с вызовом вскинул голову:

– Это вас государыня попросила поговорить?

Тон фаворита все объяснил Роджерсону, сколько он их, таких глупых, повидал на своем веку! В Петербурге лечил весь двор, знал великое множество секретов, в том числе и со шпанскими мушками, но понимание, что фаворит государыни применял средство в обход его, было неприятным.

– Нет, конечно. Она не подозревает, считая вас весьма способным любовником. Покажите-ка мне вашу шею.

На шее Ланского появился некрасивый, почти черный прыщик. Это не понравилось Роджерсону.

– Так, пустяк, не стоит внимания. Я стараюсь не крутить шеей, чтобы не натереть сильнее. Пройдет.

И снова именно поспешность и многословность отказа объяснили опытному Роджерсону, что прыщ велик и сидит давно. Очень плохой знак, Ланской применял кантариды явно давно и в больших количествах.

– Это не пустяк, и вы можете рассказывать ваши сказки государыне, но не мне. Вы применяете шпанскую мушку в больших количествах? Я не знаю, кто вам это посоветовал, но он убийца. Кантариды нельзя пить или клеить чаще двух раз в неделю!

Ланской усмехнулся: какие два раза в неделю, если уже без средства не обходится ни один день, вернее ночь! А чтобы не мучиться от боли в те часы, что не на ложе, приходилось пить еще что-то дурманящее. Этот дурман хорошо поднимал настроение и делал жизнь приятной, беда только, что его, как и шпанской мушки, требовалось все больше.

Заметив усмешку, Роджерсон стал строг:

– Вы немедленно расскажете мне, что вы такое пьете, и назовете имя врача, вас пользующего!

– Нет!

– Я вынужден буду рассказать обо всем государыне!

– Нет! Вы не имеете права делать этого. Это мое дело.

Роджерсон долго смотрел в его голубые глаза, потом вздохнул:

– Александр Дмитриевич, вы понимаете, что это гибельно для вас?

– Понимаю. Но пути назад уже нет. И прошу только об одном: не давайте эту гадость государыне, даже если она вас на коленях умолять станет.

– Вы погибнете. И это случится скоро.