Последняя любовь Хемингуэя

–Читай, Хосе. – Хемингуэй протянул ему газету со статьей О’Хары. – И все поймешь!

Эррера прочитал рецензию, снял очки и сказал:

–В целом справедливо. По настоящему великие люди появляются на Земле с определенной периодичностью. Существует и такая цикличность. Видимо, для писателей цикличность составляет триста пятьдесят-четыреста лет.

Хемингуэй напыжился при таком разъяснении доктора и предложил:

–Хочешь виски, а на закуску бананы?

–Эрни! – Укоризненно произнес доктор. – Посмотри на себя? Ты весь дрожишь от вчерашней пьянки, и сегодняшнего возбуждения. Скоро ты не сможешь подписывать чеки из-за похмельной дрожи, не говоря о писательстве. Побереги себя, Эрни. Прекрати пить. Еще не наступил полдень.

Хемингуэй его будто бы не слышал.

–Время завтрака давно прошло. Можно теперь позволить себе рюмочку виски с содовой. А то, действительно, я весь дрожу. Как ты правильно, доктор, сказал – от возбуждения.

–Тогда с минеральной. Она лучше на похмелье.

Хемингуэй вышел из кабинета в кухню, и вскоре служанка принесла из холодильника виски и запотевшую бутылку минеральной. Отдельно на тарелке лежали мелкие кубинские бананы, размером не больше мужского пальца, но очень вкусные. Хемингуэй и Эррера выпили.

–Я сейчас вырезал и послал эту статью в Венецию. Пусть Адриана увидит, что меня не только ругают за эту книгу. Я еще не исписался, как считают некоторые. Может быть, проиграл, но еще отыграюсь.

–Сегодня ты в выигрыше, а что будешь делать завтра? Сумеешь еще что-нибудь накорябать?

–Не бойся за меня доктор. Я не вхожу в лес, если не знаю из него выходов. У меня много пороков. Но я никогда не стану рабом своего порока. Я хочу все знать и уметь, и никому не уступать.

–Эрнесто! Ты человек наиболее сложного умственного труда. Поэтому ты в любом случае проиграешь, так как смотришь на все очень сложно, с вершины своего ума. Но все равно ты не видишь всех закоулков и извилин жизни. Ты обречен на поражение. Победят те, у кого извилины прямее. У них путь к победе более короток, чем у тех, у кого извилины более извилистые.

Хемингуэй задумчиво посмотрел на доктора из-под припухших век.

–Я верю только в себя и свои силы.

–Ты веришь только в любовь. И твоя жизнь идет параллельно ей. Где-то они пересекутся, взорвутся, чтобы разлететься навсегда в беспредельном пространстве. Любовь – твоя слабость. Твоя жизнь – симфония порывов, вдохновляемых женщинами. Ты всегда проявлял перед ними слабость.

Ироническая улыбка сбежала с лица Хемингуэя, и он невесело ответил:

–В любви должно быть все честно. В слабости и покорности любви – ее сила. Конечно, если она есть. Ты врач, но не понимаешь, что лучше всего пишется, когда влюблен.

–Поэтому тебе нужна Адриана. Из эгоистических побуждений. Как сильнодействующее медицинское средство, под названием – любовь?

–Вполне возможно.

–Тогда ты нечестен, Эрнесто перед самим собой. В этот раз ты рассчитал свою любовь с вершины своего опыта, бросив на расчеты весь свой ум.

–Любовь нельзя рассчитать с логарифмической линейкой. Любовь – чистилище, из которого выходишь обновленным и красивым.

–Я тебя понимаю. Но, как врач скажу тебе – физиология женщины такова, что ей нужна сила самца. Это для нее наивысшая красота. Найдешь ли ты в себе такие силы на долгое время?

–Врешь, медик! Глубоко ошибаешься, как человек. Красота настоящего мужчины в его уме. Красота женщины – в ее чистоте. Проститутка Леопольдина в своем падении чище похотливых самцов. Ее судьба бросила в грязь, но не вымазала.

Эррера усмехнулся.

–Не сказал бы так. Я ее знаю и…

–Ее здесь все мужчины знают. – Перебил доктора Хемингуэй. – Но я утверждаю, что она чище нас. Слушай, как говорит мой герой: «Я люблю тебя больше всего на свете, даже сильнее. Сильнее, чем могу сказать». Я точно так же люблю Адриану. И уже не скрываю этого не перед кем.

–Так почему же ты не поместил ее портрет на стене своего дома? Пусть все видят твою любовь.

–Если я размещу на стене портреты Марлен Дитрих или Ингрид Бергман, то Мэри мне ничего не скажет. Прошлое не вызывает ревности. Если я повешу портрет Адрианы, то он, боюсь, может исчезнуть. Найдутся воры и в моем доме. Пусть он лежит в моем кабинете. Ты видел портрет. Скажи, можно любить такую девушку? Только не как врач.

–Можно. Но не всегда. Ты ее должен любить на расстоянии. Так будет лучше для тебя и Мэри, и для всех, кто тебя любит.

Хемингуэй поник головой. Никто не одобрял его поздней любви. Он это знал и чувствовал. А доктор – его лучший друг, говорит об этом прямо.

–Еще по рюмке. – Выдохнул он. – Мне бы только посмотреть на нее, прикоснуться к ней… Может, тогда я бы принял правильное решение…Чертова цивилизация! Она делает человека мельче. Подменивает настоящие чувства – любовь, гнев, ласку бесчувственной игрой. Неужели и я играю в любовь?

–Говорят, что любовь играет нами. А мы играем друг другом…

В конце сентября пришло письмо от Доры Иванчич, в котором она сообщала, что они готовы отплыть на Кубу.

–Эрни! Видишь, твои желания сбываются. – Сказала ему Мэри, не в силах скрыть издевку в своих словах.

–Да. Я их звал столько раз, наконец, они едут.