Последняя любовь Хемингуэя

–Уже не сможешь. Ты привык ко мне, как к необходимой вещи. Хоть мне обидно говорить такое про себя, но это так. Без меня ты не сможешь сделать ни одного правильного шага. Вот сейчас ты хочешь устремиться в Венецию, за своей любовью, как ты себе представил Адриану. Я не буду препятствовать. Но подумал ли ты о ней? – Мэри выдержала паузу. – Она молода. Ей всего двадцать лет. У нее впереди вся жизнь. Допускаю, что она увлечена тобой, как известным писателем, интересным человеком. Но ей рано или поздно надоест общество с умным, многознающим и многоопытным человеком. Ей захочется в свое общество. Таких же молодых, как и она, людей. Более того. Тебе будет стыдно показаться с ней в обществе. Кто ты ей? Отец или муж? Ты сам поймешь дискомфортность общения с ней. Я готова даже поверить, что у тебя любовь к Адриане. Но, какое у твоей любви будущее? Как на тебя посмотрит мир? Ты не шут, как Чаплин. Ты серьезный и уважаемый в мире человек!

Хемингуэй снова опустился в кресло и поник головой. Мэри была права. Он, собственно говоря, думал почти также, но упрямо рвался в костер поздней любви, отбрасывая логику жизни, описанную им же самим.

–Понимаешь, Мэри, – произнес он глухо, не соглашаясь с женой. – Я без нее ничего не могу делать. Думаю только о ней. Почему она не едет на Кубу? Ведь обещала. В письмах пишет о желании со мной встретиться. – Обтекаемее, чем в любовных письмах Адрианы, пояснил Хемингуэй. – А сама не едет.

–Может быть, ты недостаточно настойчиво ее просишь? – По матерински, участливо, как маленького ребенка, спросила Мэри, обезоруживая своей лаской, мужа. – Может мне попросить старую графиню, чтобы она приехала сюда с Адрианой?

–Не надо. Если она сюда не приедет, то я поеду к ней. Прости меня, Мэри, что так говорю.

–Тебя нельзя не прощать. – Ласково ответила Мэри и впервые за время разговора прикоснулась своими пальцами к его руке. – Если бы я не была в тебя влюблена также, как ты сейчас в итальянку, то я бы не обратила на твое состояние внимания. Но я должна тебе помогать всегда и во всем. Даже в таком неприятном для меня деле. Я напишу старой графине Иванчич письмо и попрошу ее приехать с дочерью. Ты согласен?

Хемингуэй почувствовал себя духовно сломленным и устало произнес.

–Напиши, если хочешь.

–Напишу утром. Эрни! Я прошу тебя, возьмись за работу.

–У меня нет мыслей в голове.

–Занимайся старыми работами. Помнишь, ты говорил в Венеции, что хотел бы написать философскую вещь?

–Говорил. Но уже забыл.

–Давай договоримся так. Как только ты получишь известие о согласии семьи Иванчич посетить нас, то сразу же берешься за эту философскую работу.

–Если будет все так, как ты говоришь, то я согласен.

–И дальше. Я не стану тебе запрещать уединяться с ней, не буду преследовать вас. Но помни, ты на Кубе. Здесь твой каждый шаг на виду. Это не в Венеции, где тебя прохожие не знали в лицо. Здесь тебя каждый знает, каждый второй – здоровается. У нас бывает много гостей, в том числе, и журналистов. Не дай бог, чтобы они написали о твоих похождениях с девушкой, годящейся тебе в дочери.

–Ты многое, Мэри не понимаешь. – Вздохнул Хемингуэй. – Но ты и права во многом. Но я не верю, что ты можешь вытащить на Кубу графиню. С ее здоровьем ехать в тропики опасно.

–Я тебе пока ничего не гарантирую. Просто напишу им письмо с приглашением. Ты основательно устал. Может сказать, чтобы снова подали ужин?

Мэри поняла, что разговор закончен, и она одержала в нем победу. Теперь надо срочно продумать ход дальнейших действий и закрепить свое превосходство.

–Я поел во «Флоридите». Пойду спать.

–Покойной ночи. – Пожелала ему на прощание Мэри.

Хемингуэй прошел в свою спальню и, не раздеваясь, лег на кровать. Сразу же к нему на грудь прыгнул черно-белый в изумительной кошачьей расцветке, Бойз. Он потянулся, стоя лапами на Хемингуэе. Потом, тихо заурчав, улегся на человеческой груди.

–Что, Бойз, ты нынче тоже одинок, как и я? – Спросил кота Хемингуэй.

Кот в ответ заурчал еще глубже.