Последняя Мона Лиза

Когда он вновь спросил, как продвигается моя работа, я ответил встречным вопросом, как у него идут дела. Он сказал, что не очень бойко, и я поинтересовался, в чем проблема. Тогда Смит пустился в рассуждения, что искусство старых мастеров в наше время никто не ценит, и за Энди Уорхола можно выручить в десять раз больше, чем за Тициана. Я сочувственно поддакивал, потому что хотел, чтобы он разговорился.

– Некоторые даже покупают картины, которые им не нравятся, – говорил Смит. – Все дело в громком имени, в престижности обладания чем-то известным и ценным.

Знакомая ситуация, думал я, вспоминая свои картины, упакованные в пузырчатую пленку, которые теперь собирали пыль в углу моей студии.

– Мне отвратительна сама идея торговли искусством как товаром, – заметил Смит.

– Ты же сам этим занимаешься, разве нет?

Он ответил не сразу и, словно собираясь с мыслями, в первый раз за все время снял свою кепочку и почесал в затылке. При этом край прически отделился на несколько миллиметров от его черепа, отбросив небольшую тень. Очки он так и не снял.

– Так что хуже: быть перекупщиком произведений искусства, которые тебе самому не нравятся, или художником, который вынужден заискивать перед коллекционерами и критиками?

Я ответил, что заискивать у меня плохо получается.

– Но ведь приходится идти на жертвы для достижения цели, – парировал он.

– Иногда да, – ответил я, подумав о том, чем мне пришлось пожертвовать ради этой поездки: преподавательской должностью, карьерой художника – и снова перевел разговор на него. – А тебе приходится чем-то жертвовать?

Он опять помолчал, раздумывая над ответом, потом сказал:

– Это уже зависимость, тебе не кажется?

Что он имел в виду, я не сразу понял: слово «зависимость» слишком много для меня значило. Я даже подумал, что он догадался о моих проблемах с алкоголем и таким образом давал мне об этом знать. Но зачем?

– Что ты имеешь в виду под зависимостью?

– Искусство, понимаешь – заниматься им, творить, коллекционировать…

– Никогда не думал о творчестве как о зависимости.

– А коллекционировать, приобретать? – продолжал он. – Некоторые, начав, не могут остановиться.

– За все нужно платить. Пусть платят – только и всего.

– Не все так просто, – ответил Смит. Он залпом допил пиво и заказал себе еще. У меня даже возник соблазн спросить, нет ли у него алкогольной зависимости.

– А что, если произведение искусства не продается? – спросил он.

– То есть ты имеешь в виду кражу?

– Иногда люди покупают произведения искусства, не зная, что они украдены.

Разговор начинал принимать какой-то странный оборот. Если только я не ошибся, что, в принципе, было возможно. Он что, предлагал мне купить украденное произведение искусства?

Пытаясь получить более полную информацию, я спросил, как он работает: через других арт-дилеров или у него есть свой офис во Флоренции?

– Да кому в наше время нужен офис?

– Тогда как это делается? Вы встречаетесь в кофейне или в библиотеке? Может быть, в Лаврентийской библиотеке, как сегодня?

– Я не был в библиотеке, просто мимо проходил, – пробурчал Смит. – Я же тебе сказал.

– Ах, да. Я забыл. И часто ты там ходишь?

– Не очень, – сказал он, раскурив очередную сигарету. – Знаешь, иногда люди так стремятся что-то заполучить, что попадают в опасную ситуацию, сами того не подозревая.

А это еще к чему?

– Это ты про себя сейчас? – спросил я, все еще пытаясь перекинуть мячик на его сторону. – Ты попал в опасную ситуацию?

– Я? – переспросил он. – Нет, речь не обо мне.

Не понимая толком, что за кошки-мышки он со мной затеял, я решил поиграть. Немножко, самую малость.

– А о ком? – спросил я.

Он обстоятельно хлебнул пивка, не торопясь с ответом.

– Когда речь заходит об очень ценных предметах, люди бывают беспощадными, – произнес он, наконец. – Поверь, мне в моем деле всякое пришлось повидать.

Казалось, мы обмениваемся бессвязными вопросами и ответами, словно гоняем туда-сюда мячик на теннисном корте.

– Так как ты ведешь дела? В смысле, без офиса?

– Хожу от дилера к дилеру, от одного клиента к другому, как я уже говорил.

– Разве говорил? Не помню такого.

– У тебя плохая память, Люк Перроне.

– На самом деле, у меня очень хорошая память, Джон Смит, – я чуть улыбнулся и добавил: – Вот, например, не тебя ли я видел перед Сан-Лоренцо пару дней назад – ты крутился там, словно кого-то ждал?

– Что? Нет. Ты, наверное, ошибся.

– Один из монахов описал твою внешность.

– Так это ты меня видел или кто-то из монахов?

Я не стал отвечать, и мое молчание повисло между нами, постепенно становясь нашим общим молчанием.

– Что за монах? – спросил, наконец, Смит. Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым. А я смотрел на огонек его сигареты.

– Да так, один из братства Сан-Лоренцо.

– Ясно, – сказал он. – Да нет, у меня слишком много дел, чтобы околачиваться у монастырей.

– Ты вроде говорил, что дела не особо идут.

– Я так говорил?

– Ну да. Может, это все-таки у тебя плохая память?

Он насмешливо ухмыльнулся.

– Кроме тех случаев, когда речь идет о чем-нибудь важном. Тогда я все запоминаю. До мелочей.