Последняя Мона Лиза

– Рад за тебя, – ответил я, решив, что с меня достаточно этой игры без правил. Я попрощался, и на сей раз он не пытался меня остановить.

У дверей кафе я оглянулся и увидел, как Смит допивает остатки своего пива. Поймав мой взгляд, он приподнял пустую бутылку, словно отмечая тостом некое торжество, но я так и не понял, что он там праздновал.

37

Следующее утро было пасмурным и мрачным. Когда я выходил с площади Мадонны, вдалеке послышался вой сирен – неотъемлемая часть повседневной музыки Манхэттена, но здесь, во Флоренции, звук их был для меня непривычным. Обогнув длинную изогнутую стену монастыря Сан-Лоренцо, я увидел полицейские машины с «мигалками», самих полицейских и толпу зевак по периметру площади. Карабинеры стояли в проулке, у собора и у лестницы, которую брат Франческо указал мне как место, где сидел таинственный незнакомец. Дверь над ступенями была открыта, но проход перегорожен полицейской лентой в красно-белую диагональную полоску.

Я спросил одного из полицейских, что происходит, но он не удостоил меня ответа. Затем я заметил Кьяру, которая плакала, театрально утирая глаза и щеки кружевным носовым платком. У нее мне тоже не удалось добиться ответа – ее душили рыдания. Я обнял ее, и она, всхлипывая, прижалась к моей груди.

– Cosa è successo?[43] – продолжал допытываться я.

– Una tragedia! – только и смогла произнести она, на секунду оторвав от моей груди заплаканное лицо с расплывшейся по щекам тушью.

– È morto![44] – простонал рядом пожилой монах с лицом, как на картине позднего Рембрандта.

– Что? Кто?

– Брат Франческо, – ответил монах.

Может быть, я ослышался?

– Che cosa?[45]

Монах устремил взор в хмурое небо и повторил:

– Fra Francesco – È morto – È morto!

Не может быть. Брат Франческо – мертв? Это невозможно.

К старому монаху присоединился еще один, и они начали причитать в унисон, крестясь и повторяя «фра Франческо».

Кьяра посмотрела на меня опухшими глазами.

– Nel sonno è suffocate, – произнесла она.

В это трудно было поверить; казалось невозможным, чтобы такой молодой человек мог задохнуться во сне. Я спросил про дверь и полицейское оцепление.

– Старая дверь, сгнила, сломалась, – ответила Кьяра, покачав головой.

Утешая, я гладил ее по спине, а сам смотрел через ее плечо в темный проулок, на санитаров, которые увозили на каталке тело, укрытое простыней.

– Мне нужно помолиться, – сказала Кьяра.

Я кивнул. Хотя я с детства чувствовал отвращение при одной мысли о молитве, в тот момент мне это казалось совершенно правильным действием.

Проход в клуатр был перекрыт, но в сам собор можно было пройти. Внутри он оказался неожиданно обширным и впечатляющим, по контрасту с простым грубоватым фасадом. Весь интерьер там серо-белый, солидный, пол с ромбовидным рисунком ведет вниз по длинному широкому нефу, уставленному высокими колоннами, по которым глаза сами поднимаются к богато украшенному потолку. Он отделан сотнями белых квадратных плиток с золотой окаемкой и с позолоченным цветком в центре на каждом, а на некоторых – герб Медичи с красными кружочками на золотом фоне. Собор не был похож ни на одну церковь, виденную мной ранее, и уж точно не на церковь Святой Марии Звезды Моря,[46] здание из красного кирпича, куда родители таскали меня, каждый раз против моей воли – пока мне не исполнилось двенадцать, и я не отказался туда ходить.

В конце нефа висел указатель в Старую ризницу и табличка с надписью, что она спроектирована Брунеллески. Это была небольшая комната с куполом, похожим на большой раскрытый зонтик, идеально разделенный на двенадцать сегментов, а под ним, на задней стене, простое распятие. Места для сидения были оцеплены, и я инстинктивно опустился на колени и осенил себя крестным знамением, а затем направился обратно в главную церковь, которая была практически пуста. Я нашел место на скамье и смотрел, как пожилая женщина зажигает свечу в апсиде. Затем я закрыл глаза и вспомнил слова молодого монаха.

Continua così. Avanti così.

Держать курс.

Тогда мне хотелось спросить у него, верный ли курс я выбрал, приехав сюда, во Флоренцию… но теперь было уже слишком поздно.

Хотя брат Франческо вряд ли нуждался в моей помощи теперь, я прочел молитву, которую, к своему удивлению, легко вспомнил.

Даруй ему вечный покой, Господи,
И да воссияет над ним вечный свет.
Пусть души всех усопших верующих,
По милости Божьей, упокоятся с миром.

Если верить словам учителя нашей воскресной школы, эта молитва призвана помочь тем, кто еще не достиг рая, и сокращает срок их пребывания в чистилище. Я был почти уверен, что брат Франческо не задержался в чистилище – да и не верил я в чистилище – но молитву, тем не менее, произнес.