Последняя ночь моей убогой жизни

Я скорее был обижен на Творца, если такой вообще существовал, за всё то, что мне пришлось пережить. Мы с ним уже давно были в ссоре, но мама верила в него безоговорочно, из-за чего я порой не мог не считать её глупой, но тем не менее, никогда не говорил ей об этом. Повзрослев и откинув веру в сторону, как старую книжку сказок, я ни разу не спорил с ней на эту тему, потому что не хотел отнимать у неё единственное, что приносило ей радость и успокоение. Подобная жестокость казалась мне излишней. К тому же, как показала эта ночь – во вселенной есть много того, чего мы пока не способны постичь.

Раз твоя мать была столь счастливой, почему же ты считаешь её вторым противоречием, спросите вы, и я отвечу, что несмотря на всё положительное, что говорила мне мама, укладывая меня спать, некоторыми бессонными ночами я слышал, как она плачет в своей комнате и молится Аллаху о том, чтобы он облегчил нашу жизнь и чтобы со мной всё было хорошо. Именно так я и понял, что глубоко в душе мама была такой же несчастной, как и все остальные, попросту убеждая себя в том, что ей и мне было вполне достаточно того, что нам было дано.

Как-никак она была верующей, а не идиоткой и хорошо понимала, что наше положение было довольно шатким и что в любой момент мы могли остаться без света, воды или даже еды. Мне казалось, что она могла бы подойти на роль человека, который был счастлив в своём несчастье, потому что внутри неё постоянно боролись две противоположные силы – обычное человеческое желание хотеть от жизни большего и второе, заставляющее маму через силу довольствоваться тем, что было. Это и делало её счастливой и несчастной одновременно, и я очень надеялся, что не прогадал с выбором.

От меня также не ускользнула ирония загаданных мне загадок. Первым противоречием была грешница в традиционном понятии этого слова, покуда вторым являлась женщина праведная. А третье… что же… суть третьего противоречия мне ещё предстояло выяснить.

Думая обо всём этом, пока Хэнк добирался до Нариманова, я пил пиво и курил, зная, что вскоре мне придётся встретиться с мамой и довести её до слёз. Мысль о том, как это сделать, уже мерцала в глубине моего сознания, словно испорченный светофор, не внушая мне абсолютно никакой радости.

Хэнк был уже достаточно близок ко двору, в котором мать поселилась пару лет назад. Приземлившись, он отдышался, после чего начал шагать к её подъезду, меняя свою внешность под мою. Его волосы стали значительно короче, он стал менее симпатичным, нос стал больше, мускулы на руках уменьшились, рост стал ниже, а одежда сменилась на более простую – обычная синяя рубашка, джинсы и моя кожаная куртка.

Проклиная не только ЛаФлёра, но и Дамбл Дора за всё, что нам пришлось пережить за эту ночь, которая теперь казалась нам вечной, Хэнк поднимался по лестницам здания, пока я смотрел на свои ручные часы. Было уже раннее утро, и мама наверняка не спала после совершённого намаза. Она всегда просыпалась ни свет, ни заря, совершала намаз, после чего завтракала, занималась рутинными домашними делами, а затем неторопливо выходила из дома, чтобы пойти на работу. Мама никогда не опаздывала, а я до сих пор не мог понять, как у подобной прекрасной женщины вырос такой оболтус как я.

Времени оставалось не так много – чуть больше полутора часов, чтобы забрать второе противоречие, каким-то чудом отыскать третье и найти ЛаФлёра. Учитывая, сколько из данного мне времени я провёл, напиваясь и совершая бессмысленные глупости, похоже, что я действительно не особо преуспевал в тайм-менеджменте.

И вот передо мной, а точнее перед Хэнком, уже стояла дверь маминой квартиры.

– Покурить бы перед этим… – нерешительно сказал он, кладя руку на карман, в котором лежала пачка.

– Времени слишком мало, – напомнила София. – Мы покурим.

– Так и быть.

Походы к матери я не любил, но лишь от того, что, делая это, всегда чувствовал себя неблагодарным засранцем, недостойным такой волшебной женщины. Однако время поджимало, и Хэнк неуверенно поднял руку, чтобы постучаться в её дверь. Прошло не менее тридцати секунд, прежде чем Хэнк заставил себя сделать это нечеловеческим усилием воли.

Ожидание убивало нас, медленно сжигая нашу и без того слабую решительность, превращая её в пепел, который улетит с первым же дуновением лёгкого ветра. Однако вскоре из-за двери послышались звуки шагов, а затем и:

– Кто там? Малик?! – спросил удивлённый голос матери, приглушённый дверью между нами, которую она сразу же поспешила отворить.

– Да, мам, это я, – у Хэнка вспотели ладони и сильно забилось сердце.

Дверь открылась, и мы увидели маму – худую низенькую шатенку сорока с лишним лет, одетую в домашнюю одежду – кофту, старый, но тёплый жакет, который она всегда вытаскивала из шкафа, как только заканчивалось лето, тёмные штаны и забавные цветные тапочки с медвежьими рожицами на каждой из них. Выглядя сконфуженной, мама осмотрела Хэнка, который теперь выглядел точь-в-точь как я, а затем глянула по сторонам.