Последняя роза Шанхая

– Я почти женился на женщине, когда учился в Кембридже. Но ее семья отвергла меня, потому что я еврей. Теперь это уже древняя история. – Сассун вздохнул, будто был способен на какие-то чувства. – Мир бизнеса утомителен, жесток и опасен. И только через объектив фотоаппарата я нахожу красоту и радость. Вы – фотограф. Вы понимаете, о чем я говорю.

Нет. Он никогда не смог бы понять извращенности, и старик ошибался. Сассун, богатей, собирающий свои трофеи, никогда не смог бы стать его другом. Эрнест продолжил играть, пытаясь найти в музыке звуки справедливости и товарищества. Шопен, как всегда его любимый композитор, и Шуман. Когда он снова оторвал взгляд от клавиш, Сассун уже ушел.

Ему не стоило ее винить. Ей был всего лишь двадцать один год, все еще девушка, но деловая женщина в этом хищном мире, которым правили мужчины, в этом опасном городе, которым владели японцы. Она столько для него сделала, помогла встать на ноги, обеспечила крышей над головой, оказала поддержку и защиту, когда он меньше всего ожидал.

Любовь, которая не могла смириться с недостатками возлюбленного, была эгоистичной. Он не собирался быть эгоистом. Он хотел любить ее, всю ее, ее красоту, ее улыбки, ее секреты, ее ошибки и ее недостатки.

И тогда он снова принялся играть, на этот раз нежно постукивая по клавишам, любовно и медленно поглаживая их. Кончиками средних пальцев он касался клавиш так, будто целовал ее губы. «Лунный свет» Дебюсси, выходивший из-под его рук, был наполнен бесконечной нежностью и тоской.

* * *

Эрнест покинул бар около полуночи. Здания в стиле ар-деко рядом с набережной погрузились в темноту, а улицы освещались лишь огнями, исходящими от закрытых банков. Повесив свою «Лейку» на шею, он направился к японскому военному кораблю у Садового моста. Какое-то движение привлекло его внимание.

Свет фонарика прорезал глухую ночь. Он замерцал на военном корабле, с которого японский офицер в форме спускался в моторную лодку, пришвартованную рядом. Затем раздался рев двигателей, и лодка проплыла мимо, следуя красному лучу, посланному с дома у моста.

Эрнест нутром чувствовал, что японцы что-то замышляют. Лодка подошла к импровизированному причалу рядом с домом у моста, из нее вылез офицер и поднял фонарь. По его сигналу приблизился еще один военный катер с широким корпусом и орудийной башней, с которого на пирс спрыгнула группа из восьми японских военнослужащих. Они поклонились офицеру, запрыгнули в его лодку и нырнули под брезентовый тент, который скрывал большую ее часть.

Эрнест придержал фотоаппарат и бесшумно подбежал ближе. Только он успел найти хорошее место за телеграфным столбом, как военнослужащие спрыгнули с лодки на пирс, держа в руках кипы крупнокалиберных пулеметов. С осторожностью и организованно они перенесли пулеметы с моторной лодки на военный катер с орудийной башней.

Неужели японцы тайно вооружали свои войска, чтобы подготовиться к нападению? С бешено колотящимся сердцем Эрнест поднял фотоаппарат.

Он смог подобраться достаточно близко, чтобы сделать снимки, но ему пришлось включить вспышку, что выдало бы его местоположение. Но он не мог упустить этот момент. Джио нужно было это увидеть, Поселение должно было подготовиться. Он поднял фотоаппарат, наведя объектив на группу солдат, и нажал затвор.

Белая вспышка осветила лицо офицера, у которого под глазом виднелась родинка. Эрнест быстро сделал еще несколько снимков, в ушах зазвенели удивленные крики на японском.

Раздался выстрел.

– Черт! – Он развернулся и побежал. Следом раздался еще один выстрел.

Улица перед ним казалась такой темной и далекой. Спустя какое-то время он, наконец, миновал ряд зданий в стиле ар-деко и нырнул в переулок. Что-то текло по его руке.

* * *

В своей квартире он упал на кровать. Мучительная боль пронзила его тело. Пуля задела плечо, и кровь стекала вниз по руке на покрытую шрамами кисть, а темно-серый пиджак и оксфордская рубашка прилипли к груди, как мокрый купальный костюм. Усилием воли он снял пиджак и рубашку и схватил маленькую бутылку бренди, которую получил в подарок от посетителя. Сделав большой глоток, он стиснул зубы и вылил жидкость себе на рану. Он закричал. Тяжело дыша, Эрнест перевязал рану галстуком, чтобы остановить кровь. Боль была такой сильной, словно его плоть резали ножом. Утром ему снова придется отправиться к католическим монахиням. Казалось, это было проклятием: сначала его правую руку пырнули ножом, теперь прострелили.

Он распластался на кровати. Японцы замышляли что-то опасное.

Глава 37

Осень 1980

Отель «Мир»

Память – это лес, который меняется в зависимости от времени года. Он расцветает летом, высыхает осенью, умирает зимой и снова яростно прорастает весной. Теперь, разговаривая с американской об Эрнесте, о моем прошлом, я вижу, как лес моей памяти снова становится пышным.

Но как я могла проболтаться о своем старом секрете про свои обнаженные фотографии женщине, которую едва знаю? Жаль, что я не удержала рот на замке. Поэтому меняю тему.