Крона дерева образовывала плотную массу круглых желтовато-зеленых листьев, и она надеялась, что если сможет добраться до одной из почти вертикальных веток, то спрячется от любых взоров. Быстрое жаркое дыхание обжигало ей горло, но она не позволила себе проявить слабость, поскольку не на шутку опасалась, что если сейчас ей покажут какую угодно карту, она рухнет обратно на траву, ничего не сознавая, и готовая ко всему, что ему требуется от нее.
Она дотянулась исцарапанными руками до развилки нижней ветви, забросила ногу на нее, разорвав при этом шов юбки, зацепилась лодыжкой рядом с левой рукой и, даже застонав от усилия, подтянулась и влезла в узкую седловину. Не останавливаясь, она выпрямилась, прижалась спиной к стволу, уперлась ногами в ветку и лишь после этого замерла и отчаянным усилием попыталась сдержать свое хриплое дыхание.
В конце концов ей удалось дышать, хоть и по-прежнему ртом, но беззвучно. Она слышала шепот движения по отдаленной Макивой-стрит, который походил на звук, с которым чемоданы в аэропорту едут по ленте конвейера, а шелест окружавших ее листьев звучал, как отдаленное пощелкивание множества кастаньет. Сквозь просвет между листьями она видела желтый квадратик плавленого сыра, мягко покачивавшийся на поверхности воды.
Она попыталась поверить, что ошиблась, что его здесь нет, но не смогла. И когда услышала шаги, шуршащие по высокой зеленой траве, то лишь закрыла глаза на мгновение.
– Бернардетт, – негромко сказал он, стоя прямо под нею, и ей пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от ответа, чтобы не заорать, как мог бы заорать ребенок, играющий в прятки, чтобы оборвать невыносимое напряжение, когда исход так близок.
– Ветчины нет, – продолжил он. Его слова были совершенно ясны, она никак не могла превратно понять его, и от бессмысленности этого заявления ей еще сильнее захотелось закричать. Конечно же он знал, где она спряталась, и просто издевается над нею! – Сыр, – произнес он. – И хлеб. Это хорошо, что ты все еще воздерживаешься от мяса; умница. Прямо как дочка миссис Портер.
Нарди помнила, как Рей-Джо однажды пересказал ей очень старую песню, дошедшую, впрочем, до нынешних времен – хотя в нынешнем варианте имя «Персефона» низвели до «миссис Портер».
Она посмотрела вниз – и почувствовала, что серьга выпала из проколотого уха. Молниеносным движением она прижала локоть к коре дерева и неловко поймала маленький золотой шарик между стволом и тканью жакета. Она чувствовала эту сережку кожей сквозь рукав возле острия локтя, и почти хладнокровно думала о том, сколько времени пройдет до тех пор, как ее рука устанет и задрожит.
Он цитировал песню безумной Офелии из Гамлета. Он часто читал Нарди эту пьесу, пока держал ее взаперти в жалкой комнатушке жалкого публичного дома под названием «Дюлак». И, естественно, не вслух, а мысленно, произнесла из следующей строфы:
и подумала, сможет ли она хотя бы попытаться отбиться от него, если он увидит ее здесь, на дереве.
А он рассмеялся.
– Рей-Джо в действии! – провозгласил он приподнятым тоном. – Свободный Вегас Рея-Джо!
Нарди Дин теперь видела его под собою, тщательно уложенные волосы, блестящие над отделанным крупными кристаллами горного хрусталя воротником белого кожаного пиджака. В руке он держал пневматический пистолет, и она знала, чем он заряжен: инъекционным дротиком с транквилизатором, наподобие того, с каким он подловил ее в то декабрьское утро и смог вывезти в пустыню Тонопы; шприц торчал из рукава ее блузки, и его ярко-красное оперение казалось эксцентричным бантиком.
Ее рука, та самая рука, в которую тогда попал дротик, начала дрожать. Уже скоро она не сможет сохранять то неестественное положение, в котором удавалось удерживать выпавшую сережку, и она упадет. Упадет она возле его левой ноги. Он услышит падение, взглянет вниз, увидит серьгу и, конечно, тут же посмотрит наверх.
– Думаю, что, так или иначе, ты можешь слышать мои слова, – негромко сказал он, – в своей голове. Я думаю, что, очень возможно, ты придешь к этому дереву, если я подожду. Мы оба знаем, что тебе этого