Последняя ставка

Спускаясь по бетонным ступенькам к тротуару и на улицу, она думала о том, что Скэту предстоит провести уже пятую ночь в больнице, прикованному к аппарату искусственного дыхания и исколотому катетерами, и надеялась, что сделанное ею поможет отомстить за мальчика.

Как и сказал крупье, белый пластмассовый шарик лежал в зеленой ячейке двойного нуля на колесе рулетки. Крупье потянулся лопаточкой и сгреб оставшиеся голубые фишки с мистической периодической таблицы.

Архимедес Мавранос просадил все, что выиграл за три дня игры. На это ему понадобилось даже меньше времени, чем на выигрыш. Сейчас он запустил руку в карман куртки, и крупье вопросительно взглянул на него, по-видимому, ожидая, что он сейчас купит еще фишек, но Мавранос всего лишь пощупал пластиковый мешочек. Вода была прохладной; очередная золотая рыбка, по-видимому, еще жила.

Но Мавранос так и не нашел никакого фазового перехода, который, как он надеялся, мог бы призвать к порядку взбунтовавшиеся клетки лимфатической системы его организма.

Он нашел кое-что другое: старух, так же одержимых игрой, как и он, которые руками в садовых перчатках дергали за рукояти игровых автоматов, рассчитывая вернуть плодородие холодной и скудной почве, он видел ошалевших от предутреннего выигрыша игроков, не оставлявших ни цента на чай крупье после многочасовой игры, принесшей им тысячи долларов, и других, которые рассеянно совали официанткам сотни за стакан содовой, он видел игроков настолько тучных или перекошенных, что одно только их присутствие вызвало бы невольные возгласы удивления в любом городе, кроме этого, где на фоне действий внешний облик поистине терял всякое значение, и игроков, которые, уже «испекшись», как выражались в этих местах, наскребали на еще один подъем ставки, причем знали заранее – почти безмятежно знали заранее, – что проиграют и эту «руку»; один из таких игроков сказал Мавраносу, что после выигрышной игры главное удовольствие это сама игра.

Во всем этом он вроде бы продолжал порой видеть контуры собственного спасения. Или старался убедить себя, что видел.

Он напоминал себе об Артуре Уинфри, разрушившем циркадный ритм всех москитов, находившихся в клетке, точно рассчитанными по времени вспышками яркого света, так что насекомые спали и летали без всякой временно́й закономерности; их можно было вернуть к определенному ритму бодрствования после заката и сна после рассвета только другими вспышками. Уинфри, по-видимому, нашел уязвимую точку, геометрическую сингулярность, изучая образ данных о москитах, а не числа, из которых складываются эти данные.

Обитатели Лас-Вегаса вели тот же поразительный несинхронизированный образ жизни, что и подопытные москиты Уинфри. В казино, естественно, не было ни часов, ни окон, и твоим соседом за ланчем мог оказаться подверженный бессоннице человек, спустившийся из своего номера, чтобы перекусить, как ему казалось, в полночь. Мавранос задумался о том, не могла ли одна из атомных бомб, которые испытывали в пятидесятых годах, взорваться ночью и озарить город своим светом в миг, оказавшийся точкой сингулярности.

И мрачно улыбнулся при мысли о том, что наилучшим шансом на его излечение от рака мог бы стать еще один взрыв атомной бомбы поблизости.

Колесо закрутилось снова. В рулетке, единственной из игр, ведущихся в казино, фишки не имели твердого номинала; у каждого из игроков были фишки определенного цвета. Мавранос отошел от стола, так что теперь его голубыми фишками мог играть кто-нибудь другой.

У него оставалось еще около пятидесяти долларов в машине, среди карт сумасшедшего Донди Снейхивера, и… и он не знал, что с ними делать. Он мог еще раз попытаться съесть что-нибудь, хотя теперь такие попытки походили на бессмысленные унизительные упражнения, или же использовать остаток денег на начальную ставку в еще какой-нибудь игре. Что бы попробовать? Кено… «колесо Фортуны»…

Проталкиваясь в стеклянную дверь, пружина которой пыталась сопротивляться его усилию, он заметил, что стоит ночь – бог знает, который час, – и что он вышел из казино «Сахара».

Бредя неверной от головокружения походкой по дорожке к стоянке, он пытался понять, чего же на самом деле хочет, и видел себя возящимся в гараже с какой-нибудь старой машиной, а жена в это время помешивает что-то на плите в доме, а обе девочки сидят в гостиной на диване, который он перетянул собственными руками, и смотрят телевизор. «Если потратить пятьдесят долларов на бензин, – подумал он, – я мог бы оказаться там уже завтра утром и у меня… у меня остался бы примерно месяц жизни.

Прежде чем я настолько ослабею, что придется уйти в больницу».

У него была медицинская страховка, полис, обходившийся ему в две сотни ежемесячно, да еще нужно учесть, что он должен сам выплатить первые две тысячи за медицинское обслуживание за год – а потом компания оплатит процентов восемьдесят расходов, – но даже если удастся умереть даром, у Венди и девочек останется всего лишь пара пенсионных счетов и никакого дохода. Венди снова придется пойти работать официанткой куда-нибудь.