Последняя ставка

Диана пыталась обосновать свою неистребимую неприязнь, убеждая себя в том, что ее названый брат всего лишь пьяница-картежник и что любая женщина, которая согласится выйти замуж за такого человека, заведомо недостойна ее брата, у которого, как-никак, доброе сердце, но она и сама знала, что на самом деле причиной ее злости было потрясение, которое она испытала в один летний день, когда ей шел восемнадцатый год, поняв, что он как раз сейчас женится, самым натуральным образом говорит какому-то священнику: «Да», глядя при этом в глаза какой-то женщине.

К тому времени прошло уже девять лет, как она не видела его – но, как и в детстве, была почему-то уверена, что он женится на ней. Ведь они же не были кровными родственниками.

Теперь она могла признаться себе в том, что годом позже вышла за Уолли Райана как бы в отместку Скотту, зная, что он тоже узнает о ее свадьбе.

Уолли не знал себе равных в рыбалке и охоте, еще он был загорелым до смуглоты и носил усы, но под внешностью мачо скрывался неуверенный в себе, несдержанный и злой человек. Такими же оказывались и все прочие спутники жизни, которые бывали у нее с тех пор. Она была просто помешана на широких плечах и прищуренных глазах со смешинкой. Но каждый раз, когда наступало время неизбежного разрыва, она чувствовала, что очередной мужчина с его закидонами смертельно надоел ей. Узнав пару лет назад от адвоката, который вел дело о разводе, что Уолли спьяну разбился насмерть в автокатастрофе, она почувствовала лишь легкую печаль, да и та была порождением обычной жалости.

Она сказала детям, что их отец умер. Скэт расплакался и потребовал показать старые фотографии Уолли, но уже через день-другой школа и товарищи отвлекли его от скорби по отцу, которого он и не видел лет с шести. Зато Оливера новость, как ни странно, чуть ли не обрадовала, как будто отец именно этого и заслуживал – за то, что бросил их? Возможно, хотя инициатором развода была как раз Диана. А Оливер, у которого до этого дела в школе шли хорошо, стал учиться посредственно. И начал толстеть.

Ей нужно еще раз выйти замуж, дать мальчикам настоящего отца – но не очередного Ханса.

Она перевернулась на другой бок и поправила подушку под головой. Оставалось надеяться, что с Оззи все в порядке. И что раненая нога Скотта заживает.

Мальчишки сделали из бревна и куска фанеры трамплин и катались с него на велосипедах – самые смелые в конце разгона дергали руль на себя и после приземления несколько секунд ехали на заднем колесе, – а Скэт смотрел-смотрел, а потом тоже сел на велосипед и прыгнул пару раз. Во время второго прыжка он встал на педалях, дернул руль на себя и в результате сел на задницу, провожая взглядом катившийся по траве велосипед. Другие ребята зааплодировали.

Оливер тем временем забрался на ограду и теперь, сидя на шатком верху, наводил пластмассовый пистолет 45-го калибра на каждого взмывавшего в воздух наездника.

Он думал о прозвищах. Когда они с братом впервые переехали в Лас-Вегас, их прозвали Братьями с Венеры, потому что они поселились в половине дома-дуплекса на Винус-авеню. В этом не было ничего плохого, тем более что имелась и пара мальчишек с Марса – так называлась улица, проходившая на четыре квартала севернее. Но если Скотт сохранил свое прежнее, пусть и не очень благозвучное, прозвище – Скэт, – то Оливер вскоре стал Харди[14], потому что был толстым.

Это никуда не годилось. Даже если его так называли, потому что боялись.

Его побаивались даже некоторые из родителей; по крайней мере, не любили его. Он любил пугать взрослых, выскакивая перед ними и размахивая игрушечным пистолетом. Оружие не настоящее, и у них не было повода сердиться всерьез, особенно когда он заливался хохотом и кричал что-нибудь вроде: «Пиф-паф, ты убит!»

Но это прозвище – Харди – его не устраивало.

Позднее его стали называть Кусачим Псом, что было, несомненно, лучше. Месяц назад на улице нашли мертвой собаку, принадлежавшую одному из соседских мальчишек; она, по всей видимости, была отравлена. Когда кто-нибудь спрашивал Оливера, не он ли отравил собаку, он отводил взгляд и говорил: «Но ведь это был кусачий пес». Он рассчитывал, что все будут считать, будто собаку отравил он, чего он в действительности не делал.

Он видел, как Скэт шлепнулся, прыгнув с трамплина, и на мгновение испугался, но когда Скэт поднялся и принялся, улыбаясь, отряхивать джинсы, Оливер успокоился.

Козырек ограды под ним поскрипывал, и он попытался устроиться поудобнее. Ему хотелось набраться смелости и самому прыгнуть с трамплина, но он слишком хорошо представлял себе кости в руках, ногах и основании спины. И он был тяжелее. Ему по силам были такие вещи, как взобраться на изгородь, но это не привлекало к нему внимания.