Последняя стража

Самолюбие Антека страдало день и ночь. Чтобы хоть как-то объяснить свои поражения, он рассказывал все, что секрет силы Ноя состоит в том, что тот все время держит руки в карманах и там тренирует свои пальцы.

С тем большей тщательностью относился Антек к обязанностям главного оформителя детдомовской газеты. Пусть-ка этот Ной попробует нарисовать хотя бы один орлиный коготь! Это ему не руки выламывать… Да и вообще – что взять с этого безбожника.

Сам Антек безбожником не был. Утром и вечером он молился пану Езусу и, стоя на коленях, исповедовался ему, говоря только правду. Не он один был таким – его девушка, по имени Аня, которая училась с ним в одном классе и которая любила ходить с Антеком рука в руке, переплетя пальцы, тоже молилась пану Езусу. И у Антека и у Ани изображение пана Езуса всегда висит на шее на тонкой серебряной цепочке. Вот и сейчас, когда Антек наклоняется над листом, чтобы почетче прорисовать орлиные загнутые когти, пан Езус свисает у него с шеи, и Хаймеку кажется, что пан Езус хочет поцеловать когти орла.

Ничего странного мальчик в этом не видит – когти и впрямь превосходные. Загнутые, острые, хищные. Прямо так и видно, как вонзаются они в свою добычу. Эти когти притягивают Хаймека, как магнит. Иногда, после того уже, как стенгазета уже висит на стене, он осторожно протягивает руку и дотрагивается до скрюченных пальцев птицы. Он представляет себе, как они сжимаются, удерживая добычу. Взгляд мальчика скользит дальше. Вот широкая, мощная, покрытая жесткими перьями грудь орла. А вот его клюв на развернувшейся гордо голове. Хорошо бы вознестись вместе с этим царем птиц ввысь. Прижаться к наполненному силой могучему телу. Почувствовать, как глубоко впиваются в твою плоть большие железные когти. Забыв о боли и о ранах, парить в вышине, ощущая, как кинжалы когтей все глубже вонзаются в твое тело. Вокруг тебя – безбрежность, внутри – пульсирует горячая кровь. Она пульсирует и бьется точно так же, как бьется она в теле орла. На твоей груди появляется легкий пух. Невесомый вначале, он грубеет, превращаясь в некое подобие рыцарской кольчуги. Твои пальцы удлиняются, равно как и ногти на них. Ты уже стал орлом или еще нет? Ваши сердца бьются в едином ритме. Горячая кровь одинаково наполняет ваши артерии. Голова человека-орла прижата к орлиной груди. Когти по-прежнему пронзают плоть, но боли совсем уже нет. Есть только тяжело пульсирующая теплота…

– Убирайся отсюда…

Это – пробуждение от грез, земля вместо небесной выси. Антек бросает в мальчика комок ваты, обсыпанный красным порошком, и злобно цедит сквозь зубы:

– Ну, ты… Слышал? Убирайся!

Пан Езус, вздрагивая, покачивается у Антека на груди. Интересно, что чувствует человек, когда на шее у него все время болтается пан Езус? Это как папины часы?

Папины часы, которые мама обменяла на хлеб.

Хаймек поднял вату, и рука его окрасилась в красный цвет. Он смотрел на нее, как зачарованный. А потом вдруг рассмеялся.

Антек, наклонив голову так, словно хотел его боднуть, и сжав кулаки, пошел на него. Теперь пан Езус, качавшийся на его шее, напоминал Хаймеку еврея в синагоге, читающего молитву. «Интересно, почему одни носят этот свой амулет снаружи, а другие – прямо у тела?», – подумал Хаймек, вспомнив Аню, у которой цепочка с Иисусом уходила в ложбинку между грудями.

«Спросить у Антека что-нибудь об Ане?…»

– А почему у Ани прыщи на лице? – вдруг, неожиданно для самого себя ляпнул Хаймек и в досаде прикусил свой язык. Почему он задал этот нелепый вопрос? Он, Хаим Онгейм, ученик пятого класса?

У Антека руки тоже были выпачканы красной краской. В эту минуту он разглядывает их. Услышав бестактный вопрос этого прилипчивого молокососа, Антек становится совершенно красным, но в этом случае красная краска здесь не при чем.

– Чтобы ты мог облизать их своим языком, дурак. Если дотянешься. Пошел вон!

2

Не только Хаймеку нравится стенгазета. Пани Ребекка тоже любит ее. В тот вечер она собрала вокруг себя своих воспитанников, и в их присутствии собственными руками сняла газету с крючка. Вглядываясь в текст своими близорукими глазам, она с удовольствием прочитала несколько заголовков. А под конец с благоговением стала рассматривать величественного красного орла. Она разглядывала его в несколько приемов: сначала просто так сквозь очки, потом сняв очки и приблизив лицо почти вплотную к рисунку, затем снова сквозь очки. Видно было, что этот символ польской государственности ей очень близок и дорог. Как уже упоминалось, ее мужем был актер еврейского театра. Может быть именно поэтому она говорила на таком красивом идише. Но так же легко говорила она и по-литовски, причем те, кто знал литовский, утверждали, что и на нем она говорит безо всякого акцента.