Последняя святыня

Толпа бурлила и, уплотняясь, прижималась к помосту возле церкви. Там, наверху, маячили несколько человек, среди которых горожане узнавали бояр Андрея и Глеба Борисовичей — тверского тысяцкого, то есть выборного городского голову, и его брата. Тысяцким названная должность прозывалась оттого, что городской посад был обязан выставлять на рать полк в тысячу копий, а городской голова возглавлял его. Если учитывать, что так называемая «старшая», постоянно жившая при князе дружина и в лучшие годы редко составляла более пяти сотен воинов, то, понятно, что тысяцкий всегда имел под рукой реальную силу, сравнимую с силой князя. Если, конечно, вече одобрит.

— А кто рядом с тысяцким?

— Справа-то? Это бояре Щетнёвы! Все трое явились: и отец, и дед, и внук. Ну, дело будет: этим воевать завсегда охота, хлебом не корми.

Тысяцкий, широко расставив коротенькие ножки, стоял и молча смотрел с высоты на собиравшийся народ. Наконец, когда нетерпение тех, кто внизу, стало переливаться через край, а крики снизу до пределов оснастились теми горячими словами, что нехорошо повторять при детях, Андрей Борисович поднял руку. Смолк вечевой колокол, за ним позамолкали и другие.

— Люди тверские! — раздувая горло и побагровев широким курносым лицом, закричал тысяцкий. — Ордынцы стали избивать честной народ! Мало было нам в эти месяцы досады от них, так теперь они вовсе на убивство решились… — тысяцкий так резко подался вперед, вытянув руку в нужном направлении, что едва не свалился с помоста. — Сейчас на берегу за торгом бьются! Коль мы не подможем всей силой, придут татары сюда и вся наша Тверь в ихнюю обратится!

— У-у-у-р-р! — взорвалась рычанием площадь.

— Что ж князь наш, живой иль нет? — звонко выкликнул голос из толпы. Тысяцкий, услышав его, развел руками:

— Князь Александр Михайлович у себя в палатах в кремле, а меж им и нами татары. Так что придется самим решать, будем биться или нет? Вот и спрашиваю у вас: биться?!!

— Би-и-иться-я-я! — взревела площадь. — Оружье! Давай оружье!

* * *

Деревянная крепость Твери — кремль, чаще называемый детинцем — подобно десяткам своих сестёр по всей русской стороне, была устроена точно так, как уже сотни лет строились все крепости народа, жившего при воде, продвигавшегося в расширении своих границ по воде и не мыслившего своей жизни без воды всех малых и больших речек и рек, коими словно сетью была опутана великая лесная равнина. Тверской кремль — большой неровный прямоугольник из толстенных деревянных стен высотой около десяти саженей, с двенадцатью башнями, в четырёх из которых были проделаны въездные ворота — так же стоял на месте впадения одной реки в другую (здесь худосочная Тьмака впадала в Волгу) и был прикрыт их водами от нападения неприятелей. С незащищенной полуденной южной стороны детинец был окопан рвом, в глубине которого ядовито зеленела обтинненая водица, из которой в лучезарные летние вечера неслось хоровое лягушачье пение.

Великий князь, выпорхнув из ворот кремля, проскакал по мосту через ров и придержал коня, чтобы оглядеться. Сопровождавшие князя бояре и несколько дружинников сгрудились вокруг. От реки к ним скакала группа всадников, и когда она приблизилась, Александр Михайлович различил во главе ее одетого в броню, с обнажённой саблей в руке Чол-хана.

«Я предам огню и железу весь твой злой город, великий князь! Мои воины вырвут сердца из его жалких, презренных людишек, поднявших руку на священное девятибунчужное знамя моего прапрадеда Чингиза. Кровью обагрятся воды этой большой реки, текущей туда, где живёт мой брат Узбек-хан, повелитель живущих за войлочными стенами…»

— Про что это он? — дружинники князя, держа руки на рукоятях мечей, хмуро переглядывались, слушая крики хана, не удосужившегося выучить по-русски и двух слов и как на грех только что потерявшего в боевой свалке толмача. Впрочем, чем дальше хан забирался в лабиринты своих страшных клятв, тем яснее становилась его основная мысль, выражаемая на языке жестов: хан оскаливал зубы, недосчитывавшие своей доброй половины, утерянной в прежних схватках, высовывал язык и раз пятнадцать чирканул ладонью по горлу. Александр Михайлович отвечал Чол-хану по-монгольски, хотя и с запинками.

— А наш чего ему лопочет? — тихо переговаривались дружинники.

— Эх, неуки! — сердито шикнул на них пожилой десятник. — Нет, чтоб языки учить, вы только по девкам шляться умеете и пиво трескать.

— А сам-то ты, дядя Додя, умеешь по-ихнему?

— Да уж смыслю кой-чего. Он говорит, мол, заставлю вас хрен рылом копать… О! Такого сроду не слыхивал, надо же — «глинозадые»! И вот еще — «свиноподобные»! Вот заворачивает!

— Я ему щас самому заверну башку за спину, — сумрачно пообещал один из молодых дружинников, крупный детина с рябым от оспин лицом, — будет дразниться, гад…

— Тихо ты! Пальцем шевельнуть не успеешь, из лука свалят; смотри их сколько… Всё, кончили говорить — хан велел князю Михайле носа из детинца не казать, покуда он с мятежниками не разберется.