Последняя треть темноты

Заворачивать за дом Гантер не хотел, хотя и знал, что это необходимо, как необходимо бывает поднять простыню и опознать труп любимого человека. Уголок серо-белого дома чуть-чуть раскрошился под пальцами, когда Гантер прикоснулся к нему, собираясь с силами, чтобы выглянуть — вот оно, место, где тысячи людей желали друг другу мира и добра — черное место, разваленное место, ни одной стены. Гантер вдруг вспомнил, как рыдал в детстве, когда пришлось переехать со старой квартиры. В первую ночь он лежал в только что купленной кровати и плакал несколько часов. Мама не плакала — она впала в депрессию. Новая квартира была гораздо лучше, но в ней часы только начинали тикать, а самое важное оставалось там, где Гантер и мама долгие годы чувствовали, как проходит время. Может быть, прежнюю церковь заменят, отстроят великолепный храм, и отец там будет служить, а Гантер помогать ему, но пока на месте развалин Гантеру виделась лишь необъятная дыра, наполненная тьмой, черные бассейны Михаэля Арада и Питера Уолкера. Гантер поймал себя на мысли, что не хотел бы видеть здесь больше ничего, кроме мемориала, или вообще ничего, и встревожился — если террор будет продолжаться, а люди так обезумят от горя, что не захотят менять старое на новое, мир превратится в одну сплошную воронку, где все исчезнет.

Наверное, те люди, те, которые представлялись Гантеру черными, словно обугленными, с редкими светлыми пятнами на коже и пестрыми, кроваво-красными и оранжевыми, синими — на одеждах; люди, которые в воображении Гантера всегда держали автоматы, интересные, разнодетальные, мощные — в магазине игрушек таких полным-полно — эти люди даже не задумывались о том, что когда-нибудь смерть, возможно, станет просто неактуальной. Наука шагнет далеко вперед, и нельзя будет никого взорвать, сжечь, уничтожить полностью. Как подобный прогресс себя проявит, Гантер не мог предположить, но почему-то ему казалось, что люди найдут способ себя сохранять. Смерть не исчезнет совсем, мужчины и женщины, вероятно, продолжат в некотором смысле испытывать потребность в упокоении — временном или бесповоротном, но стереть их с лица Земли против воли окажется чрезвычайно сложно. Убийства сделаются до такой степени невыгодными, что человечество будет вынуждено иметь дело с чисто теоретической ненавистью, не регулируемой физической силой. И тогда придется думать. Мысли и переживания выйдут на первый план, потому что самый актуальный метод борьбы с непониманием — метод смерти — катастрофически устареет. Автомат Калашникова перевоплотится в детский водяной пистолет. Мучаясь ненавистью, человечество будет буквально сходить с ума, денно и нощно заниматься психоанализом, распухать от мыслей, от внутренних открытий. И в конце концов, прокручивая страницы старых новостей, дивясь фотографиям дымовых завес, огня, раздробленных костей и мягких тканей, извлеченных будто из мясорубки, крови и фекальных масс, булькающих, как теплая подливка к мясному рагу, в чьем-то распоротом животе и вместе с поразительно скрученными, как трубы Центра Помипиду, кишками, вываливающимися наружу, кто-нибудь все-таки решит кого-нибудь понять. Люди начнут говорить.

Гантер внезапно почувствовал, что ему нужна остановка, а, может быть, остановка нужна всем. Как будто едешь-едешь на скоростном поезде да и сошел с него, стоишь на платформе, ничего не делаешь, просто смотришь вперед. Тишина. Птички чирикают. Медленно проходит простое разреженное время. Раз… два… три… четыре… бесконечно долго… пять… шесть… семь… вздох… восемь… восемь… восемь…

И с желанием сохранить мир Гантер бросился к тому, что раньше считал своим домом, сел на камни и сгреб в охапку горсть углей. Он вспомнил легенду об исцелении углями от боли, страха и позора, и прижал черный прямоугольник к сердцу, выдохнул, но не успокоился. По улице мимо церкви пробежали две женщины: одна — в белом подвенечном платье, другая с букетом. Они сначала толкнули запертую дверь ресторана под красным козырьком, затем та, что была с букетом, топнула ногой, а невеста сорвала с головы фату и обмотала ее вокруг шеи. Вскоре дверь открылась, и женщины пропали из виду. Проехала, наконец, полицейская машина. Вслед за женщинами к ресторану потянулась небольшая процессия из мальчика, нескольких женщин в цветных платках и мужчин в шароварах. Очень скоро все исчезли за дверью, и минут сорок никто не появлялся. Гантер думал — люди празднуют свадьбу. Но вдруг женщина, которая раньше была с букетом, выбежала на улицу уже без букета, рыдая, тряся головой. За ней выбежали другие плачущие женщины и мальчик, а потом мужчина вынес обмякшее тело невесты, понес его в сторону метро, и цепочкой выстроились остальные. Все кричали, плакали, размахивали руками, словно чествовали мертвую. Не хватало песен.

Гантер понятия не имел, в чем дело, но ему стало так дурно, что, обезумев, он поднес обугленный металлический круглый предмет, вроде тарелки, к губам и попробовал его надкусить.

— Что ты делаешь?