Последняя встреча Александра Неймайера

В течении двух лет Бурцев шёл чудовищным путём сбора косвенных и прямых улик от «Раскина» к Азефу. Финальным аккордом стала встреча в берлинском экспрессе с Лопухиным, бывшим директором Департамента полиции, отправленным Столыпиным в отставку. Их разговор в купе поезда продолжался шесть часов и, в конце концов, Лопухин назвал имя провокатора — Евно Азеф, руководитель Боевой Организации партии социалистов-революционеров, взяв, правда, с Бурцева слово не называть источник информации. Тогда Бурцев был абсолютно убежден, поступок Лопухина связан с его обидой на Столыпина и, возможно, с принципиальным неприятием террора как метода политической борьбы.

Осенью 1908 года в Париже состоялся партийный суд, который начинался как суд над клеветником Бурцевым. Боевое крыло партии во главе с Савинковым настояло на том, чтобы Азеф не участвовал в заседаниях, пусть их лидер отдохнёт, займется восстановлением здоровья, подорванного в борьбе с царизмом, лили слёзы террористы, пока они займутся защитой его чести.

Председательствовала на суде Вера Фигнер, живая легенда русской революции. Заседания шли, с небольшими перерывами, почти месяц. Когда Бурцев понял, что той доказательной базы, которой он располагает, недостаточно, чтобы убедить эсеров, он нарушил слово, данное Лопухину. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Азеф был срочно вызван телеграммой из Биаррица, где поправлял здоровье в компании милой кафешантанной певицы. Вероятно, Азеф уже знал о случившемся. Он не приехал. Он исчез.

Прошло четыре года, мрачно подумал Бурцев, и что мы имеем в сухом остатке? Скрыть скандал не удалось, Вера Фигнер демонстративно покинула ряды социалистов-революционеров, все левые партии, в первую очередь, эсдэки, подняли страшный вой о бессмысленности и ущербности индивидуального террора. Савинков, назначенный главой боевиков вместо Азефа, не сумел провести ни одной акции и, обиженный на всех, удалился в литературу. Теперь он сочинял романы, такие же бездарные, как и всё, к чему прикасался, он иногда просил Бурцева прочесть и сказать своё мнение. После судебного процесса над Лопухиным, прошедшим в Петербурге, где во всех подробностях была вскрыта подноготная работы Азефа на полицию, бесчисленное количество революционеров, преданных им, партия эсеров была деморализована, попросту морально раздавлена.

Всё чаще Бурцеву закрадывалась жуткая мысль, что он оказался жертвой хитроумной ловушки, расставленной старой шельмой Герасимовым, чуть прихрамывающим дедушкой Охранного отделения, отвечавшим за работу с провокаторами. Азефа слили как отработанный материал, он слишком долго был двойным агентом, разоблачение было неминуемо, раздражённо думал Бурцев, неважно кто бы этим занялся, я или кто-нибудь другой. Какая дьявольски красивая мысль — вместо того, чтобы бегать за боевиками по всей Империи, рассказать миру правду о их главаре и романтический порыв борцов за светлое будущее в мгновенье ока превращается в грязные проделки царской охранки.

У Владимира Львовича было сложное отношение к террору. Человек интеллигентный, с юности воспринявший народовольческие идеалы, он полагал злом любое человекоубийство. С другой стороны, и у Бурцева не было в этом никаких сомнений, сделать революцию в чистых перчатках невозможно, в ленинско-плехановскую болтовню о движении широких народных масс, во всяком случае в России, он нисколько не верил. Исторические перевороты делает группа заговорщиков, которым противостоит такая же группа лиц, подпирающих существующий режим подобно столпам. Чем меньше этих лиц, тем больше возможностей для осуществления переворота, поэтому Столыпин или Плеве могут быть милейшими добрыми людьми, с которыми наверняка нашлось бы о чём поговорить за чашкой чая, но они враги, противники принципиального характера, и подлежат беспощадному уничтожению.

Азеф ведёт себя безмятежно, подумал Бурцев, приехал на один из самых популярных европейских курортов, что это — обычная его наглость, превышающая всякие пределы, которая так помогала Боевой Организации при совершении терактов, или сознательно продуманный ход хитреца Герасимова, который бросил Азефа как наживку для революционеров, ну-ну, милые, я посмотрю, что вы предпримите.

Вечером он встретился с Черновым, единственным членом ЦК партии, жившим в то время в Париже.

— Деликатная ситуация, — сказал Чернов. — Следовало бы послать толковых ребят, чтобы пристрелили Иуду, но Азеф, без сомнения, подготовился на этот счёт, информация о его насильственной смерти немедленно поступит в газеты, а уж газетчики, конечно, преподнесут, что партия социалистов-революционеров обычная свора крыс, которые грызутся между собой. Убийство из-за угла исключается, наша репутация и так подмочена хуже некуда. Честно сказать, для нас всех было бы значительно лучше, чтобы Азеф просто растворился в воздухе.