Последняя встреча Александра Неймайера

«Что же он всё-таки задумал, — мучительно размышлял Бурцев. — Назвать имя ещё одного провокатора, например, Савинкова или глубокоуважаемой Веры Фигнер, признаться, на настоящий момент я уже ничему не удивлюсь, и взамен предложить, чтобы его оставили в покое. Повтор. В таких играх повторов не бывает».

— Рад видеть, Владимир Львович, — Азеф возник перед столиком неожиданно, будто из-под земли, и протянул ладонь для рукопожатия.

— Не могу сказать, что очень рад, — скомкано ответил Бурцев, привстав со стула и пожав протянутую руку. — Но не скрою, ждал нашей встречи.

— Парижский воздух вам на пользу, — сказал Азеф. — Последний раз, кажется, мы встречались в Петербурге?

— Именно там, — сказал Бурцев. — В 1906 году. Я видел вас на Невском в пролетке с очаровательной дамой. Тогда у меня произошло нечто вроде озарения, время, как вы хорошо помните, было грозное, даже за мной, кабинетным человеком, по пятам ходили филеры, а тут самый опасный революционер России разъезжает как ни в чем не бывало в двух шагах от Зимнего. Что-то здесь не то, подумал я, и с того дня чудовищная мысль, что пресловутый провокатор «Раскин» и есть вы, засела в моей голове как заноза.

— Простите, Владимир Львович, — сказал Азеф, — но я не помню этой встречи. Я тогда был страстно увлечён Муши, теперь она, кстати, моя законная жена. Предлагаю закончить ностальгическую часть и перейти к делу.

— Да, конечно, — сказал Бурцев. — Как к вам теперь обращаться?

— За эти годы я привык к Александру Неймайеру, — сказал Азеф. — Будем считать, что он представляет здесь интересы товарища А.

— Как скажете, — сказал Бурцев. — Итак, о чём будем говорить?

— О революции, — улыбнулся Неймайер. — И о роли личности в истории. Сразу хочу оговориться, у вас могло появиться подозрение, что господин Герасимов пытается вернуть товарища Азефа в игру. Это неверно. Азеф полностью прекратил отношения с Департаментом полиции после разоблачения, кредит с дебетом сведён, у Герасимова нет ни одного крючка, на котором он мог бы держать несчастного Азефа.

— Товарищ Азеф перестал любить деньги? — сказал Бурцев.

— Ни в коем случае, — сказал Неймайер. — Товарищ Азеф любит деньги ещё больше, чем прежде, когда нужно было скрывать от товарищей склонность к роскоши, азартным играм и приятному времяпровождению. Просто господин Неймайер очень прилично зарабатывает на бирже, слывёт среди своих берлинских знакомых добрым и гостеприимным хозяином и даже если какая-то дрянь расскажет про него, что когда-то он был злодеем террористом, это не очень повредит его репутации. В том круге, где я общаюсь, репутация целиком и полностью зависит от состояния счёта в банке.

— То есть это частная инициатива товарища Азефа? — сказал Бурцев.

— Целиком и полностью, — сказал Неймайер. — Скажу больше, Департамент полиции не способен к стратегическому мышлению. Думаю, что по очень простой причине: Герасимов и его собратья абсолютно убеждены, что в России революции не может произойти никогда и ни при каких обстоятельствах. Рабы способны лишь к кратковременному, хотя и жестокому бунту. Поэтому задача полиции решать локальную задачу: есть очень неприятные мальчики, которые с бомбой в руках портят жизнь благородным людям, их следует изловить и тогда всё будет хорошо.

— Я до сих пор до конца не понимаю, почему Лопухин тогда, в поезде Кёльн-Берлин, назвал ваше имя? — сказал Бурцев.

— Причина та же, — сказал Неймайер. — Лопухин полагал, что его несправедливо отстранили от руководства Департаментом, он был твёрдо намерен довести дело до логического конца — покончить с террористическими актами в России. Согласитесь, это ему удалось — сегодняшняя деятельность Савинкова и всяких разных анархистов лишь жалкая пародия на то, что сумел сделать Азеф. Вряд ли Лопухин действовал в согласии с Герасимовым, Герасимов, конечно, тоже рано или поздно слил бы Азефа, но сделал бы это ярко, например — на открытом судебном процессе. Думаю, что Азеф согласился бы, хорошенько поторговавшись перед этим.

— Выходит, что Лопухина использовали вслепую? — сказал Бурцев.

— Полагаю, что наоборот, — сказал Неймайер. — Лопухин выпустил джинна из бутылки, Герасимов был вынужден оседлывать этого джинна на ходу. Поэтому он спровоцировал судебный процесс над Лопухиным, наплевав на кодекс дворянской чести и прочие условности. Ситуация развивалась не так, как ему хотелось бы, но он сумел выжать максимум, в этом смысле Герасимов изощрённый человек, который умеет доводить дело до финальной точки. Думаю, что Лопухин в своей сибирской ссылке на него не в обиде. В конечном счёте, они оба сделали общее дело.

— А какое дело было у товарища Азефа? — сказал Бурцев. — Убивать и предавать? Может быть, болезнь, своего рода шизофрения?