Последние дни Амвелеха (СИ)

Базовые эмпатические аватары, предоставленные всем по умолчанию программой «Симулякр», превратили противников Сети в конвейерных близнецов. Исмэл, облаченный в белоснежный китель своего игрового персонажа, не смог найти среди бесконечных копий тех, кто только что угрожал ему расправой. Номера доступа не были предусмотрены, поэтому единственным, что отличало аватары друг от друга, были эмоции. На лицах архонтов больше не было спеси и высокомерия. Эмпатические аватары кричали о их смятении, отрицании, страхе, замешательстве. Кто-то сидел, опустив голову и сцепив руки на затылке, кто-то прятал лицо в ладонях, кто-то пытался еще каким-либо иным способом закрыть глаза. Иные поглаживали ладонями свои виртуальные тела, желая убедиться в их плотности. Другие сидели прямо и неподвижно, но их плечи вздрагивали, по лицам текли слезы. Никто не оглядывался по сторонам, не искал помощи или сочувствия — каждый был одинок и сосредоточен только на себе.

Исмэл отвёл взгляд.

«Каждый волен изменить аватар согласно своей фантазии, — подумал он с раздражением, удивляясь, что такая мелочь едва не омрачила его триумф. — Симулякр предоставляет массу возможностей…»

Он скользнул взглядом по колоннам и ступеням виртуальной Агоры, с внезапным удивлением оглянулся назад и вдруг расхохотался. Виртуальный двойник изменился. Или изменился он сам, но теперь во всём, что он видел, в каждой незначительной детали, проступал бесконечный шлейф изображений древнего театра — точь-в-точь как на виденной некогда картинке: полукруг амфитеатра и орхестры, ступенчатые плоскости скены и возвышающийся над ним портик Нэоса. Это изображение разворачивалось в каждой мелочи, стоило на нем на долго задержать взгляд. Даже собственная вытянутая вперед рука состояла из микроскопических изображений Театра. Исмэл прошелся по песчаной орхестре, каждая виртуальная песчинка которого воспроизводила Театр. Ему не было больше никакого дела до безликих архонтов, которые выполняли роль зрителей, они же были самим Театром. Он сам был и зрителем, и главным действующим лицом, и всей совокупностью Театра. Исмэл чувствовал безграничную мощь, ему казалось, что он, как некоторые птенцы, может изменять реальность по своему желанию.

— Нужно было только повернуть, — сказал Айзек.

Юноша возник из ниоткуда прямо перед Исмэлом. Он сидел на нижней ступени амфитеатра. На протянутой ладони лежал жреческий кулон в виде пирамиды. Другой рукой Айзек провернул вершину кулона и поднял на Исмэла глаза.

— Нужно было только повернуть, — повторил он. — Театр — пустое сознание Господина, оно вбирает в себя без остатка.

Исмэл улыбнулся.

— Я рад, что ты здесь, брат. У нас получилось! Никто не умрет. Мы, вирты, спасли Амвелех, — он смотрел на брата сверху вниз, потом опустился на колено и сжал его тонкие юношеские плечи, словно желая его встряхнуть, вывести из оцепенения, в котором тот будто бы находился. Исмэл хотел увидеть во взгляде младшего брата радость и признательность. — Пророчество было о нас! Именно о нашем будущем, Айзек. О, если бы отец был жив! Он бы понял, как ошибался.

Айзек мягко высвободился из рук Исмэла и надел пирамидку на шею. В его облике было нечто неприятное и пугающее — откуда этот выпуклый, мертвенно-серый шрам на гладкой, не знающей бритвы щеке? К чему повторять образ гниющий плоти, если можно избавиться от любого несовершенства только усилием воли? Исмэл глядел на распадающегося на клетки брата, не понимая. Он заметил его сходство с отцом. Возможно, дело было в парадном жреческом хитоне, в который тот был одет, или в упрямой складке рта — она так не шла юному лицу Айзека, но, вероятнее всего, — в смерти, которая вульгарно выглядывала из сочащегося сукровицей шрама.

— Новый Эдем — это Сеть, это Театр. Вот это, — Исмэл окинул беспокойным взглядом окружающее пространство, — Театр! Истинный Театр! Каков он снаружи — не имеет значения. Никакой «наружи» больше нет! Разве ты не чувствуешь это? Бесконечность! Впереди только бесконечность, умирает тело, не душа. Я был прав, физический носитель не нужен! Господин — не нужен! Мы и есть боги, Айзек. Мы…

Айзек бросил на него странный скучающий взгляд, и Исмэл оборвал поток своей речи.

— Мы и есть боги, — повторил он с нажимом. — Боги. Боги…

— Так и есть, Исмэл, — отозвался Айзек, но Исмэл услышал: «Так и есть, Адам. Так и есть, Господин».