Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

Вошло в обычай смеяться над стратегическим гением Гитлера, и это в какой-то степени оправданно, ибо этот гений привел Германию к катастрофе. Но здесь опять-таки надо рассматривать не только конец войны, но и стадии, которые привели к нему. За военным снобизмом профессиональных генералов, за дымовой завесой официальной угодливости можно разглядеть, что военные таланты Гитлера были не такими уж ничтожными. Обширность его знаний и его изумительную способность вникать в детали признавали все, хотя и не всегда охотно. Сила воли Гитлера, которая, в конце концов, обрекла Германию на катастрофу, иногда помогала добиваться результатов, которые профессиональными генералами, исходившими из подсчетов наличных ресурсов, считались невозможными[253]; предложенные Гитлером оперативные планы были замечательны уже тем, что вызывали ожесточенные споры[254]. Но мышление Гитлера и его методы были эксцентричными и бессистемными. Интуиция позволяла ему одновременно выбирать в приближенные Шпеера и Риббентропа, а в военных делах – Гудериана и Кейтеля. Такого неупорядоченного гения, как Гитлер, надо постоянно одергивать критикой и возражать ему рассуждениями и фактами; и именно отсутствие такой критики, а не только ошибки Гитлера сделали в конце концов его стратегию такой же губительной, как и его политика. Те, кто посещал совещания в его ставке в первые два года войны, описывают терпеливое поведение Гитлера. Он сидел молча, изредка вставляя вопросы и высказывая свое мнение. Высказывался он осторожно и больше слушал, стараясь учиться у генералов, которых хотя и желал презирать, но втайне побаивался. Но постепенно успехи внушили ему уверенность; геббельсовская пропаганда и лесть Кейтеля вскружили голову упоением неограниченной властью. Ни суждения, ни факты не могли соперничать с догмами гитлеровского стратегического гения[255]; и как же изменилась атмосфера совещаний к концу войны! Гитлер по-прежнему находился в кабинете, был на совещаниях центральной фигурой, непререкаемым авторитетом, но при этом невидимая Китайская стена отделяла его от реального мира. Он прислушивался не к чужим голосам, а к эху своего собственного голоса, ибо никто из его уцелевших придворных не только не имел права голоса, но не имел права даже знать истину. Гитлер по-прежнему интересовался мельчайшими деталями, по-прежнему направлял передвижения армий, полков и батальонов; но теперь он делал это на воображаемом поле битвы. Он готовил невозможное наступление Штайнера или управлял фантомной армией Венка.

Таким образом, читая о последних днях гитлеровской империи, мы должны помнить, что они были последними и отличались от первых, так как в противном случае мы забудем политический урок, который они иллюстрируют. Тем не менее мы также должны помнить, что именно первые дни определили содержание последних дней. Многие диктаторы в истории человечества прошли подобные этапы своей эволюции. Начав с революционной власти, основанной на революционной идее, символизирующей настроение народа, они превращают ее в военную власть, зиждущуюся на успехе. Когда же диктаторы забывают о своих революционных обещаниях, а успех начинает изменять им, они прибегают к голой силе, опираясь на политическую целесообразность и тайную полицию, но так как такая политика является неадекватной в длительной перспективе, то диктатура в конце концов либо рушится сама, либо ее свергают. В теории, конечно, революционная власть может со временем стать респектабельной и традиционной, как это случилось в Римской империи, но власть большинства великих диктаторов в новой и новейшей истории – Кромвеля, Наполеона, Гитлера, Муссолини – пошла иным путем. Причина, по моему мнению, заключается в предельной неэффективности диктаторской власти, и эта неэффективность сводит к нулю первоначальный успех[256].

Эти наблюдения дают ответ на первый вопрос, каким образом власть попала в руки такого стада обезьян, но, в свою очередь, этот ответ порождает следующий вопрос. Если эта судьба власти явилась логическим следствием отделения власти от институций, призванных ее сдерживать, то какие силы – на практике, а не в абстрактном логическом мире – позволили возникнуть этим чисто логическим следствиям? Почему не возникла оппозиция, почему не было мятежа, когда стала ясна логическая неизбежность такого развития событий? Да, институты сопротивления были принесены в жертву, и в современном мире это означает, что все преимущества были на стороне государства; да, Геббельс кормил немцев обещаниями тысячелетних чудес, сулил изобретение секретного оружия, рассказывал о дипломатических неожиданностях; да, диктатура убивает политическую мудрость как у правителей, так и у подданных, но люди тем не менее не слепые автоматы. Существует неприкосновенный запас здравого смысла; люди все-таки не только жертвы, но и активные деятели, и подчинение 80 миллионов человек клике, которая открыто и целенаправленно вела их к краху, требует хотя бы попытки объяснения.