Последние дни Помпеи

Последние искры были потушены присутствующими, и пепел тщательно собран. Смоченные редким вином и дорогими благовониями останки были положены в серебряную урну, которую торжественно установили на хранение в один из соседних склепов у дороги. Туда же положили стеклянный сосуд, полный слез, и мелкую монету, которая предназначалась как плата за переправу мрачному лодочнику. Могилу покрыли цветами и венками, окурили фимиамом и обвешали многочисленными лампадами.

Но на другой день, когда жрец вернулся на могилу с новыми приношениями языческого суеверия, он увидел, что чья-то неведомая рука прибавила зеленую пальмовую ветвь. Он оставил ее на месте, не зная, что это погребальная эмблема христианства.

Когда все описанные церемонии окончились, один из префиксов трижды окропил присутствующих водою с очистительной лавровой ветки, произнося последнее слово: «Ilicls!» – «Расходитесь!». Похоронный обряд был окончен.

Но присутствующие сперва остановились и с плачем много раз произнесли прощальное: «Salve eternum!» И так как Иона еще мешкала, то запели еще последнюю прощальную песнь – Salve eternum.

IX. С Ионой случилось приключение

Между тем как многие еще остались, чтобы разделить с жрецами похоронный пир, Иона со своими служанками грустно вернулась домой. И теперь, когда она исполнила свой последний долг по отношению к брату, она очнулась от своего оцепенения, вспомнила о женихе и о возведенном на него страшном обвинении. Не веря ни минуты противоестественному обвинению, но питая мрачные подозрения против самого Арбака, она почувствовала, что справедливость к ее жениху и убитому брату требовала, чтобы она отправилась к претору и сообщила свои впечатления, как бы они ни были малоосновательны. Расспрашивая своих девушек, которые до сих пор из нежного участия, как я уже сказал, остерегались уведомлять ее о состоянии Главка, она теперь узнала, что он был опасно болен, что он находился на поруках в доме Саллюстия, и что день его процесса уже назначен.

– Да хранят его боги! – воскликнула Иона. – И как могла я так долго забывать о нем? Я как будто избегала его! О, надо поспешить воздать ему справедливость, показать, что я, ближайшая родственница покойного, верю в его невиновность. Скорее, скорее поспешим! Дайте мне успокоить, приласкать, подбодрить его! А если мне не поверят, если не согласятся с моим убеждением, если его осудят на ссылку или на смерть, пусть и я разделю его участь!

Инстинктивно она ускорила шаг, смущенная и растерянная, почти не сознавая, куда идет. То намеревалась сперва броситься к претору, то бежать в комнату Главка. Так прошла она в городские ворота и очутилась на длинной улице, пересекающей город. Двери домов были уже отворены, но на улицах не замечалось движения, – уличная жизнь только что проснулась. Но вот Иона вдруг наткнулась на небольшую группу людей, окружавших крытые носилки. Из группы выделилась высокая фигура, и Иона громко вскрикнула, увидав перед собою Арбака.

– Прекрасная Иона! – проговорил он кротко, по-видимому не замечая ее испуга. – Моя воспитанница, моя ученица! Извини меня, если я потревожил твое священное горе. Но претор, заботясь о твоей чести, желая, чтобы ты не была неосторожно замешана в предстоящий процесс, к тому же, зная странную затруднительность твоего положения (так как ты должна требовать правосудия от имени брата, а между тем боишься наказания для твоего жениха), сочувствуя также твоему одинокому, беззащитному положению и думая, что было бы жестоко оставить тебя действовать и горевать одинокой, – претор, повторяю, мудро и отечески доверяет тебя попечению твоего законного опекуна. Взгляни, вот бумага, которая вверяет тебя моей опеке.

– Ступай прочь, страшный египтянин! – воскликнула Иона, гордо отпрянув в сторону. – Это ты сам убил моего брата! Твоим ли попечениям, в твои ли руки, обагренные кровью, хотят отдать сестру убитого? Ага! Ты побледнел! Совесть твоя смутилась! Ты дрожишь, страшась громов бога мщения! Уходи и оставь меня одну с моим горем!

– От горя ты теряешь рассудок, Иона, – сказал Арбак, тщетно стараясь придать своему голосу обычное спокойствие. – Я прощаю тебе. Теперь, как и всегда, ты найдешь во мне вернейшего друга. Но на улице – неподходящее место нам разговаривать, а мне – утешать тебя. Подойдите, рабы! Пойдем, прелестная моя воспитанница, носилки ждут тебя.

Испуганные, изумленные служанки окружили Иону и припали к ее коленям.

– Арбак, – сказала старшая из девушек, – это положительно против закона! Разве не гласит он, что в течение девяти дней после похорон родственников покойного не следует беспокоить в их домах и не следует нарушать их одинокого горя?

– Женщина, – возразил Арбак, повелительно махнув рукой, – поместить девицу под кров опекуна ее не значит нарушать закон похоронных обрядов. Говорят тебе, у меня есть письменное разрешение претора. Такая отсрочка неприлична. Посадите ее в носилки.

Сказав это, он крепко обвил рукою дрожащий стан Ионы. Она отшатнулась, пристально взглянула ему в лицо и разразилась истерическим хохотом: