Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

Я сказал ей несколько слов, но она была рассеянна и отвечала невпопад; при моей проницательности я без каких-либо иных свидетельств понял, что она не совсем нечувствительна к исходившему от Гленвила очарованию. Леди К. была так же учтива и глупа, как большинство наших пустоголовых дам; мне стало очень скучно, и я вскоре удалился в менее шумный уголок гостиной. Гленвил присоединился ко мне.

– Я очень редко бываю в таких местах, – сказал он. – Но сегодня сестра уговорила меня отважиться на это.

– Она здесь? – спросил я.

– Да, – ответил он, – сейчас она пошла за прохладительным питьем для матушки; когда она вернется, я тебя представлю.

Не успел он закончить начатую фразу, как к нам приблизились три немолодые дамы, уже минут десять взволнованно о чем-то переговаривавшиеся.

– Который – он? Который он? – отнюдь не шепотом вопрошали две из них.

– Вот этот, – объявила третья и, подойдя к Гленвилу, заговорила с ним, к великому моему изумлению, в самых панегирических тонах.

– Ваша книга изумительна! изумительна! – восклицала она.

– Вполне! Да, да – вполне! – вторили ей обе другие.

– Не могу сказать, – продолжала Coryphaea,[545] – чтобы я одобрила ее мораль – во всяком случае не вполне! Нет, не вполне!

– Не вполне, – дружно откликнулись обе ее приспешницы.

Гленвил выпрямился во весь рост, приосанился, отвесил один за другим три почтительных поклона, присовокупив к ним улыбку, выражавшую самое недвусмысленное презрение, повернулся на каблуке – и пошел прочь.

– Видали ли, ваша светлость, когда-либо такого неотесанного медведя? – спросила одна из поддакивающих особ.

– Никогда, – ответила герцогиня с несколько сконфуженным видом, – но все-таки я еще залучу его к себе. Как он красив! Не верится, что он – сочинитель!

Я спускался с лестницы, одолеваемый нестерпимой скукой, когда Гленвил дотронулся до моего плеча.

– Хочешь, я отвезу тебя домой, – предложил он, – моя карета у подъезда.

Я с радостью согласился.

– С каких это пор ты стал писателем? – спросил я, когда мы сели в карету.

– Совсем недавно, – ответил Гленвил. – В чем только я не искал забвения – все было напрасно! О, если б вымысел дал мне его, я благословил бы судьбу! Неужели я обречен вечно терзаться все той же испепеляющей, несмолкающей, неизгладимой правдой!

Эти слова Гленвил произнес каким-то исступленным, полным отчаяния голосом; помолчав минуту, он сказал другим тоном:

– Никогда, любезный Пелэм, не давай никаким соблазнам вовлечь тебя в это приятное, но обманчивое начинание – печататься; с этого момента ты становишься общественным достоянием; самое жалкое животное в Экзетере свободнее тебя. Но вот и гостиница Майварта. Addio[546], я зайду к тебе завтра, если только позволит мое вконец расшатанное здоровье.

На этом мы расстались.

Глава XLII

Честолюбие – лотерея, в которой, сколь бы неравны ни были шансы, всегда имеется несколько выигрышен; но в распутстве – каждому обеспечена пустышка.

Письма Стивена Монтэгю

Сезон еще не был в разгаре, а я уже смертельно устал от всего того, что, словно в насмешку, именуют светскими развлечениями; поэтому я вскоре сильно сократил число своих знакомств и затем редко выходил из этого замкнутого круга. За мной уже установилась слава человека эксцентричного, фешенебельного и, что меня изумляло, даровитого, – моя гордость находила удовлетворение в том, что все искали моего общества, тогда как я, следуя своим подлинным склонностям, появлялся в свете как можно реже. Я часто встречался с Винсентом и, сходясь с ним все ближе, проникался все большим уважением к его разносторонним знаниям и блестящим способностям; важные политические события, назревавшие в том году, давали ему возможность применять их и блистать ими. Время от времени я бывал у леди Розвил, и всегда она принимала меня не как обычного светского знакомца, а как давнего испытанного друга; я высоко ценил это внимание ко мне, так как она старалась сделать свой салон не только блестящим, но и приятным, и ее могущество в избранном обществе давало ей полную к тому возможность.

Я исправнейшим образом посещал бы заседания Палаты общин, если б не пустячное происшествие, о котором я, поскольку оно пренеприятного свойства, упомяну лишь вскользь. Не успел я занять свое место, как мне пришлось от него отказаться. Мой провалившийся противник, мистер Лафтон, подал на меня жалобу, в которой приписывал мне пользование незаконными, как он выражался, способами избирательной борьбы. Один господь знает, что он имел в виду; Палата, я в этом уверен, не знала – и изгнала меня, а мистера Лафтона объявила законно избранным.