Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

Колтон стал в позицию по всем правилам, приняв при этом полный hauteur и nonchalance[551] вид, как бы рассчитанный на то, чтобы вызвать восторг зрителей, что ему и удалось.

– Будем драться всерьез? – спросил я.

– Разумеется! – решительным тоном ответил Колтон.

– Отлично, – сказал я, поправляя на голове шляпу, – не лучше ли бы и вам покрыться?

– О нет, – резко ответил Колтон, – я и так сумею защитить свою голову. – С этими словами мы начали игру.

Сперва я стоял почти не сгибаясь, нимало не пользовался преимуществом, которое мне давал мои высокий рост, и держался оборонительной тактики. Для джентльмена Колтон играл неплохо, но со мной, кто в тринадцать лет победил лейб-гвардейцев у Анджело, он не мог сравниться. Неожиданно, в ту минуту, когда все дружно хохотали над неуклюжим поворотом, которым я отразил стремительную атаку Колтона, я круто изменил позицию и, держа его на изрядном от себя расстоянии, загнал в угол, а затем, воспользовавшись неосторожным движением противника, вызванным его самоуверенностью, довольно обычным маневром увернулся от удара, нацеленного мне в бедро, и обрушил свою дубинку ему на голову с такой силой, что он как подкошенный рухнул наземь.

Спустя минуту я уже сожалел о том, что нанес такой жестокий удар; но никогда наказание не было столь заслуженным. Мы подняли ошарашенного героя и посадили на стул, чтобы он пришел в себя. Тем временем я принимал поздравления зрителей с совершенно иным, чем раньше, естественным видом, приведшим их в восхищение; меня не отпускали, покуда я не обещал отобедать с Дартмором и провести остаток вечера в обществе его друзей.

Глава XLIV

…Веселые и буйные герои

На улицах царят, люден пугая.
Полны безумства, юности, вина.

Джонсон[552]

, «Лондон»

Олоферн[553]: Novi hominem tanguam te[554]. Характер у него спесивый, речь – заносчивая, язык – резкий, взгляд – надменный, поступь – кичливая, и весь его облик – чванлив, смехотворен и фанфаронист.

Шекспир

Было немного позже семи, когда я, как мы условились, отправился к Дартмору – ведь в ранней молодости люди редко опаздывают к столу. Мы сели вшестером за обед, очень скверный и в то же время до смешного изысканный. Черепаха без жира, оленина без пикантного привкуса, шампанское напоминало наливку из крыжовника, рейнское вино имело свойства граната[555]. Так уж водится у молодых людей: по их представлениям все, что дорого стоит, не может не быть отменного качества, и за сущую отраву они платят дороже, чем наиболее приверженный лекарствам английский ипохондрик.

Разумеется, вся компания заявила, что обед был великолепный; вызвали хозяина гостиницы, чтобы выразить ему свое удовлетворение, и тут же, к великому его ужасу, заставили осушить бокал его собственного рейнского. Бедняга! Его явное нежелание они приняли за конфузливость и, чтобы избавить его от этого недостатка, поднесли ему еще бокал, после чего он вышел с гримасой, выражавшей благодарное смирение, но притом весьма кислой; мы же принялись распивать бутылку за бутылкой с самоубийственной твердостью древних римлян, потерпевших поражение. Нетрудно себе представить, что мы довольно скоро достигли столь желанного нам приятного опьянения и около одиннадцати часов вечера в храбрейшем расположении духа, с блуждающими глазами и пылающими щеками, готовые затеять ссору, вышли из гостиницы, грозясь умертвить, устрашить, уничтожить всех оставшихся трезвыми подданных его величества.