Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

– Сесть верхом на лошадь и присоединиться к parca juventus,[622] – сказал Винсент, рассмеявшись своей собственной шутке. Мы пожали друг другу руки и расстались.

Мне очень жаль, любезнейший читатель, что я не могу раскрыть тебе во всех подробностях ту политическую интригу, в которой я участвовал. Сама роль, выпавшая в ней на мою долю, вынуждает меня строжайшим образом молчать и о сути этого дела и о тех, кто явились его главными исполнителями. Достаточно сказать, что большую часть своего времени я, хотя и тайно, тратил на дипломатические переговоры с различными отечественными деятелями, и занятие это вполне соответствовало как моему вкусу к живой работе, так и тщеславным устремлениям моей души. Внушив Доутону и его помощникам преувеличенное мнение о моих способностях, я отлично умел его поддерживать. Я вставал еще при свечах и предавался усерднейшим занятиям в те часы, которые любой другой человек, принадлежащий к нашей партии, проводил в беспокойном, расслабляющем сне после ночного празднества или кутежа. Когда обсуждался какой-либо политико-экономический вопрос, я давал самые быстрые и ясные ответы. Когда нужно было изучить какой-либо период в развитии нашего законодательства, быть докладчиком поручалось мне. От мадам д'Анвиль, с которой (уже не будучи ее возлюбленным) я постоянно переписывался на правах друга, я получал самые быстрые и точные сообщения о планах и действиях того двора, где протекала вся ее жизнь и где супругу ее поручались самые секретные дела. Я изо всех сил старался получать как можно больше сведений даже о самых, казалось бы, незначительных мелочах, если это могло укрепить репутацию, которой я пользовался. Я всячески и возможно точно разузнавал, каковы личные интересы и жизненные обстоятельства всех тех, кого нам надо было запугать или привлечь на свою сторону. Это я заставлял присутствовать на заседаниях самых юных и беспечных членов Палаты, которых никто, облеченный номинально гораздо большей властью, не мог выманить из бального зала или игорного дома.

Словом, хотя мое знатное происхождение и моя независимо-высокомерная манера держать себя помогали мне чувствовать себя равным самым высокопоставленным лицам нашего круга, я не брезговал брать на себя обязанности и хлопоты, выпадающие обычно на долю самых низших из подчиненных. Доутон заявлял, что я его правая рука, и, хотя я знал, что являюсь скорее головой его, чем рукой, все же делал вид, что горжусь этим названием.

Однако же мне доставляло удовольствие носить в обществе эксцентричное обличье, принятое мною с самого начала, и упражняться в том искусстве, благодаря которому женщины дарили мне улыбки, ободрявшие и поддерживавшие меня в моей более серьезной борьбе с мужчинами. Но только в общении с Эллен Гленвил я отбрасывал эту искусственность, ибо знал, что она вряд ли привлечет к себе девушку со столь утонченным и неиспорченным вкусом. В ней обнаружил я душу, которая пленяла меня своей нежностью и свежестью и в то же время облагораживала возвышенностью мысли. Может быть, в глубине сердца она была по-своему так же честолюбива, как я. Но мои устремления были скрыты эксцентрической маской, ее же – смягчены застенчивостью и очищены благочестием. Бывали мгновения, когда я открывал ей свою душу, и взгляд ее, полный восторженного сочувствия, вливал в меня новое мужество.

«Да, – думал я, – меня манят почести, но ведь я смогу просить ее разделить и облагородить их». В общем же я любил, как любят все мужчины, видел в ней совершенство, старался быть достойным ее. Только время могло либо оправдать мои чувства, либо представить их в смешном виде.

Но где же я с самим собой распрощался? – как говорят ирландцы. Ах да, по дороге к лорду Доутону. Мне повезло. Личность эта пребывала дома: она писала за столом, заваленным брошюрами и справочниками.

– Тс-с-с, Пелэм, – сказал его милость, спокойный, серьезный маленький человечек, вечно погруженный в размышления и неизменно пережевывающий одну и ту же убогую жвачку. – Не мешайте или же окажите мне услугу, перелистайте этот исторический труд и разыщите дату Пизанского собора[623].

– Спасибо, юный мой друг, – произнес его милость, когда я дал ему требуемую справку. – Молю небо, чтобы оно дало мне силы закончить эту статью к завтрашнему дню: это ответ господину **. Но я так завален делами, что…

– Может быть, – перебил я, – если вы простите, что я вас прервал, – вы разрешите мне собрать воедино все ваши заметки и превратить эти сивиллины изречения[624] в целую книгу. Ваша милость дадите мне материалы, а уж я не пожалею усилий.

Лорд Доутон прямо рассыпался в изъявлениях благодарности. Он разъяснил мне, в чем дело, и полностью возложил на меня все выполнение, я же обещал, если он снабдит меня всеми необходимыми книгами, закончить статью к завтрашнему вечеру.

– А теперь, – сказал лорд Доутон, – раз уж мы с этим покончили, – что нового сообщают из Франции?

. . . . . . . .

– Хорошо было бы, – вздохнул лорд Доутон, когда мы подсчитывали свои силы, – перетянуть на нашу сторону лорда Гьюлостона.