Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

– Браво, милорд! – горячо воскликнул я. – «Qu'un cuisinier est un mortel divin!»[646] Почему нам не гордиться нашими познаниями в области кулинарии? Ведь она – душа праздничного веселья во все времена и для всех возрастов. Сколько браков заключено было после встреч за обедом? Сколько удачных дел было сделано после хорошего ужина? Есть ли в жизни нашей что-либо счастливее тех мгновений, которые мы проводим за столом? Там утихают и засыпают ненависть и вражда. Там царит одно лишь наслаждение. Там повар, проявляя тщание и изобретательность, предваряет наши желания, когда удачно подбирает блюда и красиво их подает. Там стремления наши находят удовлетворение, наши дух и тело укрепляются, и мы обретаем способность получать величайшие наслаждения от любви, музыки, поэзии, танцев и других удовольствий. Неужели же тот, чьи дарования привели к столь счастливому результату, должен занимать в человеческом обществе место не выше простого слуги?[647]

– Да! – восклицает сам достопочтенный профессор в доблестном и пророческом порыве негодования, вызванного оскорбленным достоинством. – Да, ученики мои, если вы станете соблюдать начертанные мною правила, у рода человеческого хватит самолюбия признать, наконец, что кулинария должна считаться наукой, а профессора ее – заслуживать название артистов[648].

– Дорогой, дорогой сэр! – вскричал Гьюлостон, так и сияя в приливе родственных чувств. – Я вижу, как близки вы мне по духу! Выпьем же за здоровье и долголетие достопочтенного Уде!

– От всего сердца поддерживаю ваш тост, – сказал я, наполняя стакан до краев.

– Как жаль, – продолжал Гьюлостон, – что Уде, который в совершенстве знал практику своего дела, решился написать, или допустил, чтобы кто-то другой написал изданный под его именем труд. Правда, вводная часть, которую вы сейчас столь выразительно цитировали, изложена с изяществом и прелестью подлинно высокого искусства. Но указания, которые он дает, малозначительны и зачастую даже настолько ошибочны, что сомневаешься в их подлинности. Впрочем, кулинария в конце концов и не может стать писаной наукой – это философия чисто практическая!

– Ах, клянусь Лукуллом[649], – вскричал я, прерывая хозяина дома, – это просто греза, а не бешамель! О неподражаемый соус! Но и цыплята заслуживают чести быть поданными под ним. Никогда, милорд, во всю свою жизнь, не ешьте курятины в деревне: извините за плохой каламбур, но вы будете обескуражены.

– Охотно, охотно, – ответил Гьюлостон, смеясь над этими забавными стишками. Но внезапно, сдерживая порыв веселости, он сказал: – Мы должны быть серьезны, мистер Пелэм, смех нам пользы не принесет. Что будет с нашим пищеварением?

– Верно, – согласился я, вновь напуская на себя серьезность. – И если вы позволите мне привести еще одну цитату, то услышите, что говорит тот же автор относительно внезапных перерывов во время еды:

– Помните, какой пример дал нам Бальи де Сюффрен[650], к которому, когда он находился в Индии, явилась депутация из туземцев во время его обеда? «Передайте им, сказал он, что христианская религия решительно запрещает христианину, сидящему за столом, заниматься каким-либо земным делом, кроме еды». Депутация удалилась, проникшись глубоким уважением к исключительной набожности французского генерала.

– Что же, – сказал я после того, как мы, заботясь прежде всего о своем пищеварении, несколько минут сдержанно посмеялись, – что же, выдумка хорошая, но идея сама по себе не нова, ибо еще греки считали, что обильная еда и питье есть нечто вроде жертвоприношения богам. Полифем в «Киклопах» Еврипида[651] показывает себя весьма основательным теологом, когда говорит, что единственное его божество – желудок. Ксенофонт сообщает, что афиняне, превосходя все прочие народы количеством богов, превосходят их также и количеством празднеств. Могу я положить вашей милости ортолана[652]?

– Пелэм, мой мальчик, – сказал Гьюлостон, и глаза его забегали и замигали с блеском, вполне соответствовавшим многообразию напитков, которые так помогли им повеселеть, – я люблю вас за знание классиков. Полифем был мудрец, настоящий мудрец! Стыд и срам +Улиссу за то, что он выколол ему глаз! Не удивительно, что этот остроумный дикарь считал свой желудок божеством: чему другому в сей земной юдоли был он обязан удовольствием более сильным, наслаждением более чарующим и более длительным? Не удивительно, что он с величайшей благодарностью чтил его и приносил ему умилостивительные жертвы. Последуем же этому великому примеру: сделаем наши пищеварительные органы храмом и посвятим этому храму все, что имеем лучшего; не будем считать никаких денежных затрат чрезмерными, если благодаря им приобретаем достойные дары для нашего алтаря; будем, наоборот, полагать нечестием всяческие колебания, если вдруг какой-нибудь соус покажется нам недопустимым роскошеством, а ортолан слишком дорогим. И пусть нашим последним деянием в сем подлунном мире будет торжественное пиршество в честь неизменного нашего благодетеля.